Юрий Герт - Солнце и кошка

Лиля впервые видела его таким, хотя что-то подобное мелькало в нем и раньше, когда он спускался к ней в лабораторию или когда, покончив с делами, она заходила в институтскую библиотеку, за ним, и он, последним в зале, поднимался, чтобы сдать книги и проводить ее домой...

— Что ты, глупая?..— сказал он, не поднимая головы. (Он все видел: и то, что она проснулась, и то, что наблюдает за ним.)

— Ничего, — улыбнулась она, мизинцем согнав слезинку.— Просто мне так хорошо... Сиди,— она заметила, что он хочет подняться и подойти к ней, и хотя ей больше всего сейчас хотелось именно этого, она с настойчивостью в голосе повторила: —Сиди... Или я мешаю?..

— Глупая,— повторил он, усмехнувшись, и перевернул страницу.— Я давно вижу, что ты не спишь, но ждал, что ты уснешь снова... И потом, сегодня мне так славно работалось... Это потому, что ты была здесь...

Она молча смотрела на него — на высокий, глыбой нависающий над глазами лоб, на твердый, упрямый подбородок, на сильные пальцы, сжимающие летящее вдоль белого листа перо...

— И я подумал, что мне бы так же славно работалось, если бы ты навсегда осталась здесь... И так вот приходила иногда ночью, забиралась в это кресло... И смотрела бы на меня или даже спала... Что ты на это скажешь?..

Перо не остановилось, не замедлило бег.

Лиля ждала этих слов... Этих?.. Нет, совсем других!

Ей вспомнилась первая их встреча — в лаборатории, куда Огородников пришел за каким-то катализатором.

— Тебе нужен катализатор,— сказала она сухо.— При чем тут я?

Огородников расхохотался.

— Да,— сказал он, бросив ручку и откинувшись на спинку стула,— ты будешь моим катализатором!..— Он хохотал все оглушительней, откидываясь назад и раскачиваясь вместе со стулом, и потом он вскочил, сгреб, сграбастал ее, прижался лицом к ее горящему от обиды, сердитому, залитому слезами лицу и, продолжая хохотать, вскинул ее на руки и понес через комнаты, наполненные свежим, веселым светом утра, понес к широкой тахте в гостиной, и Лиля вырывалась, колотила его по плечу злым, слабеющим кулачком и кричала: «Не хочу!.. Не буду...» А он повторял: «Будешь!..» — и продолжал хохотать...

Сопротивляться ему было бесполезно.

Кто-то сказал, что количеством противников измеряется в науке значительность любой гипотезы. Огородников, посмеиваясь, любил повторять эти слова — в особенно горькие минуты.

На защите диссертации, связанной с воздействием отрицательных ионов на человеческий организм, он упомянул о зета-лучах. Ему посоветовали не путать серьезную науку с фантастическими романами. Он сослался на исследования белковой молекулы, кибернетику, космологию — разве совсем недавно не назвали бы фантастикой нынешние достижения в этих областях?.. Не вмешайся профессор, научный руководитель Огородникова, призвавший обе стороны придерживаться обозначенной в диссертации темы, еще не известно, чем кончилась бы защита...

И правда, возникшая дискуссия была мало связана с отрицательными ионами и казалась неуместной, почти бессмысленной всем, кроме самого Огородникова: он прощупывал почву, разминался, пружинил мышцы, как боксер перед выходом на ринг.

Он читал лекции, продолжал работать над проблемами аэроионизации, но самое главное — теперь он заведовал лабораторией, официально утвержденной институтом. Пусть вначале это была просто маленькая комнатка в цоколе основного корпуса, еще ничем не оснащенная, со штатом в три человека, — все равно. За год удалось всеми правдами и неправдами приобрести аппаратуру, необходимой мощности микроскоп, смонтировать электроустановки, даже самодельный кофейник... Здесь, в этой-то полуподвальной комнатке, и был выделен из спектра участок лучей, впоследствии названных «лучами Огородникова». Здесь возникла гипотеза, объясняющая стимулирующее воздействие этих лучей на живой организм, гипотеза достаточно невероятная, чтобы увлечь нескольких студентов с курса, на котором вел занятия Огородников, — они составили в дальнейшем костяк его лаборатории...

Общие трудности, недоверие окружающих, грандиозность задачи — все, что сплачивает молодых людей, было налицо. В том числе и руководитель, которого боготворили за острый, ироничный, склонный к парадоксам ум, за самоотрешенность и неимоверную работоспособность, которой он требовал и от остальных.

Брошюрка на печатный лист, скверно выправленная корректура, тираж — сто экземпляров, «на правах рукописи» — таков был «труд» лаборатории, с которым связывалось столько надежд... Брошюрка, однако, никаких откликов не вызвала. За ядовитым молчанием последовал разгром доклада Огородникова на межвузовской встрече биологов. Вскоре отыскался благовидный предлог — лабораторию закрыли.