Карл-Йоганн Вальгрен - Водяной

И он чувствовал запахи — жуткую вонь норочьего дерьма и мочи, запах тронутого гниением мяса. Он не понимал происхождение этой вони, но знал твердо и нам дал понять, что знает — это запах смерти. Он чувствовал, как мы его опускаем… а это что такое? Странные звуковые удары, словно размножающиеся в воздухе. Собачий лай… если бы водяной знал, что это за зверь такой — собака. Все же он заметил, как что-то мчится на него, черное агрессивное существо, переполненное яростью, гонимое инстинктом, ни о чем не думающее, кроме того, чему ее научили — бросаться на любого чужака, осмелившегося нарушить ее ревир. Он на носилках, совершенно один — мы еще не успели спуститься с грузового помоста, — и на него мчится огромная, разъяренная собака.

Ни лихорадка, ни жуткие раны, ни кошмарный садизм не поколебали в нем волю к жизни. Он почувствовал — этот зверь для него опасен. И в тот самый момент, когда пес летел на него в последнем прыжке, водяной молниеносно выбросил руку, перехватил пса за горло и поднял в воздух, в то время как тот бешено извивался, пытаясь все же укусить врага, рычал и скалил зубы… а водяной встряхнул пса и сжал с такой жуткой силой, что пес едва успел заскулить, язык вывалился и глаза потухли. Так он и провисел несколько мгновений, пока водяной не разжал руку. Безжизненный труп рухнул на землю.

Теперь все шло очень быстро… мы подтащили к нему резиновую лодку, и он сразу понял, что надо в нее перекатиться. Он не открывал глаз, лучи дневного света, наверное, вонзались, как иглы, в его зрительные нервы.

Мы оставили его на месте и помчались к пикапу. Буксировочный трос заранее привязали к фаркопу, Томми огромными ножницами по металлу вырезал кусок ограды. Оставалось только зацепить лодку. Когда мы вернулись с тросом, я заметила, как он протянул руку и ощупал труп собаки. Может, хотел убедиться, что его враг и в самом деле мертв, а может… мне, во всяком случае, так показалось: он не хотел убивать пса, и теперь его мучит совесть.

С тех пор как мы последний раз играли в заброшенном винном погребе, прошло уже несколько лет. Я даже не была уверена, что люк еще существует. Землянка вся заросла молодой березовой порослью.

— Здесь будет хорошо, — сказал Томми таким тоном, будто уговаривал себя самого. — Тут никогда никого нет.

— Если никому не придет в голову пойти по следу протекторов.

Он посмотрел на примятую колесами траву и покачал головой:

— Дождь успеет раньше. А если кому-то и придет в башку, что он где-то поблизости, здесь они искать не станут.

Это правда. Землянку почти невозможно обнаружить. Маленький холмик в рощице. Никто даже и не заподозрит, если, конечно, не показать пальцем.

Водяной лежал не шевелясь, с закрытыми глазами. Может, они в последние дни оставили его в покое — раны, как мне показалось, начали заживать.

В дневном свете оказалось, что тело его коричневатое. Волосы на голове и руках черные, а на спине — небольшой плавник, я его раньше не замечала. Грудная клетка вздымалась медленно-медленно, раз в минуту, не чаще. У него, похоже, опять была высокая температура, а может, он просто спал, потому что тело его иногда непроизвольно вздрагивало, как у детей во сне.

Я зашла с другой стороны. Ветер немного стих. Я вырвала несколько пожелтевших кустов чертополоха вместе с корнями и начала копать, пока не нащупала дверцу люка.

— Помоги мне ее поднять.

Томми взялся за металлическую петлю на крышке, я за другую, и мы вместе не без труда отвалили крышку.

В погребе было прямо как в подводном гроте. С годами на полу скопилась вода и образовался бассейн диаметром метров пять. Может, из-за этого и хутор забросили — слишком близко подошли грунтовые воды. И, как ни странно, довольно чисто. Даже паутины нигде нет. Вода чуть солоноватая и совсем не застоявшаяся, будто проточная. Наверно, как-то попадает сюда снаружи. Иначе не объяснишь.

— Лучше не придумать. Можем по вечерам его навещать.

Томми прав. Прохладный погреб — что можно придумать лучше в нашем положении? И хоть это и не море, куда он так страстно стремится, но все же хорошая, чистая вода.

Подтащили водяного к люку. Мы все время слышали его мысли, даже не мысли — он спал, и мы присутствовали в его снах. Он даже дал нам имена и повторял их… а может, я все это себе навоображала, может, если перевести его сны на человеческий язык, они окажутся совсем другими.

Мы ушли оттуда во второй половине дня. Надо было раздобыть какую-то еду, сделать запас, чтобы он сам мог поесть, когда ему захочется. Рыбу можно украсть в гавани — никто из оптовиков даже не заметит, если мы свистнем ящик или два.