Карл-Йоганн Вальгрен: Водяной

Я прибралась, составила посуду в шкаф и вымыла руки в мойке. Странно, но хотелось есть. Судя по всему, мать получила сегодня социальные деньги или пособие на детей, значит, хоть какая-то еда должна найтись.

Как же! В шкафу стояли только пустые бутылки, по нескольку штук на каждой полке. В холодильнике тоже было пусто, если не считать нескольких банок с пивом и каким-то чудом уцелевшую бутылку джина в морозильнике.

В хлебнице, спасибо, нашлась половина скугахольмского хлеба. А в ящике для ножей и вилок лежала банка консервов — тунец в собственном соку. Я сделала два бутерброда брату, один себе и пошла в гостиную.

Роберт свернулся калачиком в кресле, смотрел телевизор и улыбался чему-то.

— Что смотришь?

— Про всяких необычных морских зверей. Гигантские осьминоги и все такое. И про глубоководных рыб. Думали, они вымерли давно, и вдруг одна попалась в сети. Какая-то двоякодышащая… В Австралии. Мама спит?

— Думаю, да… Она, судя по всему, крепко попраздновала.

— Вот и хорошо, что спит… Неохота на нее смотреть.

Гостиная у нас та еще. Ни картин на стенах, ни даже цветов в горшках. Протертый диван и журнальный столик, который я помню чуть не с рождения. Телевизор на ящике из-под пива и плохонькая стереосистема — на точно таком же ящике.

У батареи — еще одна бутылка «Парадора». На полу черные пятна: мать гасит окурки очень просто — тычет их в линолеум. Пепельницу найти лень. Всего два дня назад я убирала весь дом… даже утром, когда мы уходили в школу, все было вполне прилично. Когда же она успела так все загадить, да еще сбегать в банк, получить деньги и затариться в «Систембулагете»? [10] «Систембулагет» — сеть магазинов спиртных напитков (в Швеции торговля алкоголем монополизирована).

Я поднялась на второй этаж — дверь в спальню закрыта, оттуда доносится храп, похожий на звук работающего отсоса у зубного врача.

Она заходила в мою комнату. Знала бы, заперла бы на ключ. Все ящики выдвинуты, стул опрокинут, книги разбросаны; старые игрушки из ящика вывалены на пол, куклы с остриженными волосами, Барби, смурфики… Даже трусы переворошила в комоде. А потом, наверное, принесли с почты чек из социалки, и она понеслась в банк, даже дверь позабыла закрыть. Я сунула руку за батарею — слава богу, конверт на месте, я его прилепила скотчем к стене. Там все мои сбережения — триста крон. Они мне очень понадобятся в ближайшие дни.

Прошла в спальню — мама даже не разделась, спала поперек кровати, в ножном конце. На щеке губная помада, между пальцами — погасший окурок сигареты. Укрылась своим красным пальто из «Гекоса» — вся наша одежда оттуда. Раза два в год она заставляла себя сесть на автобус в Улларед и поехать за покупками. Джинсы неизвестного происхождения. Зимние шмотки. Джемпера и кофты, давно вышедшие из моды. Для такого подвига нужно было, чтобы она не пила какое-то время и наскребла хоть сколько-то денег, иначе до следующей поездки проходило еще полгода. Мы успевали вырасти и выглядели идиотами в коротких брюках и обтягивающих свитерах.

На ночном столике у нее стоит наша с братом фотография в рамке. Мне на ней шесть, братишке четыре. Снимок сделан сразу после нашего переезда сюда, и мы выглядим довольно счастливыми. Стоим на улице перед домом, на мне джинсовая юбочка и футболка, на братике короткие штанишки и голубая рубашка. Даже не помню, кто снимал. Может, мама? А откуда у нее фотоаппарат? Никогда у нас не было фотоаппарата. У других я видела фотоальбомы, даже видеофильмы — дети в колыбельках, потом в кроватках, вот вся семья в отпуске, конфирмация… а у нас никогда ничего такого не было. Мама с папой не интересовались прошлым. Словно бы жизнь их была такой грязной и грустной, что они старались стереть все воспоминания.

Под портретом лежал конверт. Подошла поближе — письмо от отца.

Я спустилась в кухню. Брат листал какой-то комикс.

— Что по ящику?

— Ничего интересного. Детская передача. Я уже вышел из этого возраста. Как она там?

— Спит как колода. Даже не разделась.

— Могла бы и прибрать за собой. Тут черт знает что творится.

Он с отвращением посмотрел на мойку и тут же отвел глаза — уставился в окно.

— Так странно… — медленно сказал он. — Этот фильм… Столько рыб, столько зверей живут в море. Я имею в виду — на глубине. Настоящей глубине. Несколько километров. Куда даже свет не доходит. Наверняка живут.

— В морских впадинах?

— Ну да, так они и называются. Впадины. А мы даже не знаем, есть там жизнь или нет. Есть, я думаю, наверняка есть. Сотни видов, просто они еще не открыты. И я подумал — если мы не знаем, что в море, откуда нам знать все остальное?