Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Мама медленно отправляла в рот по кусочку куриной грудки и тщательно разжевывала. На худой шее ее проступали все косточки, и было слышно, как она глотает.

— Если хочешь, поешь шоколада,

Я протянул руку и поставил шоколадный мусс на столик.

— Да, а ты желе.

Мама подала мне стеклянную вазочку. Глядя на ее худое бледно-голубое запястье, можно было подумать, что вазочка эта страшно тяжела. Не чувствуя вкуса, я в два приема проглотил желе.

Мы быстро привыкли к больничной жизни. Здесь не приходилось делать чего-то обязательного, можно было весь день проводить свободно. Только часы, отведенные для болеутоляющих уколов, напоминали о том, что находишься а больнице.

Моя чистюля-мама была очень довольна, что в хосписе не допускали ни малейшей халатности, с которой постоянно сталкиваешься в больнице. Ведра с грязными полотенцами не оставлялись по забывчивости в палате, назойливые объявления по внутреннему радио не тревожили дневной сон. Здесь властвовал покой, и лишь он один заводью обступал нас со всех сторон.

Когда у мамы было хорошее самочувствие, она обычно принимала солнечные ванны на открытой веранде или писала в Лондон другому сыну, моему младшему брату, Я хоть и находился здесь для присмотра за больной, но работы у меня, в общем, не было. Разве что стирка в первой половине дня, потом прогулка до почты, чтоб отправить письма по «авиа», а на обратном пути небольшие покупки. Иногда маме казалось, что ей становится хуже, и тогда я растирал ей спину и поясницу, а она, даже не глядя на часы, всегда точно через восемь минут говорила: «Все, достаточно» — и отводила мои руки.

В тот день я слонялся по коридорам, подыскивая, где бы почитать книжку. В комнате отдыха старик, лежа на кушетке, слушал через наушники радио. В музыкальном зале девушка лет двадцати с небольшим играла на гитаре, перелистывая страницы пособия. Играла запинаясь, неуверенно, но звуки были теплые. Заметив меня, она смущенно потупилась и опустила руки.

Рядом с музыкальным залом, в конце узкого коридора было еще одно помещение с надписью: «Комната волонтеров». А ведь в день приезда медсестра нас сюда не приводила…

С этой мыслью я приоткрыл дверь. И на какое-то время оцепенел от увиденного. Странное ощущение — словно невозможно сделать глубокий вдох, словно захолодели губы — появилось у меня на мгновение. Впрочем, может, мне это и показалось. Но одно было абсолютно точно: в комнате была Она. Она вышивала.

— А! Надо же… Виноват…

Стараясь избавиться от растерянности, я произносил бессмысленные слова. Она положила иглу и с удивлением обернулась в мою сторону.

— Вы не помните меня? Это было давно, больше двадцати лет назад. Мы жили рядом на даче и одно лето провели вместе…

На столе лежало полотно густо-зеленого цвета, под руками девушки оно было натянуто на круглую деревянную рамку.

Это пяльцы, чтобы растягивать материю, тогда она нигде не провисает и вышивка получается аккуратной — так объясняла мне она двадцать лет назад. Сбоку стояла корзинка с рукодельным набором. Оттуда выглядывали разноцветные нитки. Я старался разглядеть узор, но свет из окна был слишком яркий, И видно было плохо.

Она моргнула несколько раз, повертела наперсток и вновь подняла на меня взгляд.

— Да, конечно. Я помню.

Мы вышли с ней во дворик. Солнечные блики последних дней лета упруго плясали по газонам. На открытой веранде отдыхали несколько больных. Все они рассеянно смотрели куда-то вдаль. Шторы на мамином окне были задернуты. Наверное, она еще спит. Мы прошлись по двору, а потом уселись на скамейку за клумбами, откуда открывался самый красивый вид.

— Как вы сюда попали? Она заговорила первой.

— Здесь лежит моя мать. Рак грудной железы, уже перешло на позвоночник.

Она сочувственно вздохнула.

— А я сюда хожу как волонтер. Беседую с больными, занимаюсь цветами, провожу базары… Сейчас я вышиваю покрывало для постели.

Когда мы с ней встретились в первый раз в дачном особняке, она тоже вышивала. Сидела на террасе на самом краешке стула, вся согнувшись, и раз за разом беспрестанно нажимала на что-то пальцем. Я тогда не сразу понял, что это вышивание. Сперва подумал — может, она каких букашек иголкой давит? Как будто это какая-то тайная жестокая игра… Нам было тогда по двенадцать лет.

Как я попал тогда в тот только что отстроенный особняк по соседству? Может, мама велела отнести туда газеты? А может, мы с братом играли в кэтч-бол и мяч случайно закатился к соседям? Не могу вспомнить. Она как-то вдруг, сразу возникла перед моими глазами. Так же, как и сегодня, когда мы встретились снова — совершенно неожиданно.