Каору Такамура - Она (Новая японская проза)

Пересказывать содержание всех этих произведений во вступлении, конечно, ни к чему. Однако на двух рассказах все же остановлюсь чуть подробнее. Они не случайно образуют своего рода обрамление для этого тома: один открывает книгу, второй ее завершает. В этом есть некий составительский умысел.

Большой рассказ Каору Такамура «Букашка, ползущая по земле» и маленький рассказ Хироми Каваками «Медвежий бог» являют собой два полюса японской литературы. В первом случае это совершенно традиционная, старообразная проза, уходящая корнями в реалистическую бытописательскую литературу середины минувшего столетия. А завершается том легкомысленной и антиреалистической новеллой, которую на современном сленге у нас назвали бы «отвязной».

Но дело не только в содержательном и стилистическом контрасте, а еще и в том, что здесь возникают два образа, имеющие некоторое отношение к России.

Рассказ «Букашка, ползущая по земле» наглядно обнаруживает различие традиционно японских и традиционно русских представлений о положительном герое. Думаю, что повествование об отставном полицейском служаке, который по собственному почину, из бескорыстной любви к закону и порядку, шпионит за жизнью своего квартала, будет воспринят русским читателем как вариация на тему чеховского «Унтера Пришибеева». [1] Возможно, так оно и есть, поскольку римейки зарубежной литературы, в том числе чеховских рассказов, для японской прозы не редкость; были римейки и «Унтера Пришибеева» — например у Масудзи Ибусэ. С той лишь разницей, что для японцев этакий человек долга — безусловно герой положительный, вызывающий уважение и всяческое сочувствие. Прежде в японской литературе таких персонажей было много, они изображались как своего рода опора общества. Это были, так сказать, праведники, без которых не стояло ни одно японское село. В 90-е годы XX века, когда написан рассказ К. Такамура, ночной сторож Сёдзо уже воспринимается как фигура ностальгическая и почти былинная, атрибут уходящей эпохи и упрек новым временам.

Тем самым, в которые героиня рассказа Хироми Каваками отправляется на прогулку с медведем. Вот образец прозы совершенно безответственной, написанной автором ни зачем, для собственного и читательского удовольствия. Если угодно, можно обнаружить в такой прозе символический и аллегорический смысл, хоть это и необязательно.

Мы, впрочем, потаенный смысл обнаруживаем и трактуем аллегоричность рассказа по-своему, исходя из контекста нашего сборника.

М. Нумано справедливо упрекает наше с вами массовое сознание в клишированности представлений о японцах. Здесь не поспоришь. Но есть свои стереотипы в представлениях о русских и у японцев.

Не так давно, читая курс лекций в одном японском университете, я попросил моих студентов написать, какую ассоциацию у них вызывает слово «русский». Все как один ответили: «медведь».

Теперь сопоставим факты.

Итак, у героини рассказа есть сосед-медведь. Россия и Япония — тоже соседи. Это раз.

Сосед имеет пристрастие к медвежьим объятьям. В Японии этот вид приветствия считается экзотичным, в России же обнимаются все подряд, вплоть до членов правительства и мастеров культуры. Это два.

Медведь из рассказа виртуозно ловит рыбу на зависть глазеющим с берега рыбакам-японцам, но сам ее не ест. А известно, что в российской 200-мильной зоне полным-полно рыбы, которую мы сами не ловим и японцам не даем. Это три.

Полагаю, теперь вам понятен мессидж составителей, вынесших именно этот рассказ в конец антологии.

Вот он:

Уважаемые русские читатели, примите девочку, которую зовут Новая Японская Литература, в объятья и обойдитесь с ней так же учтиво и по-доброму, как мохнатый персонаж рассказа Х. Каваками со своей соседкой. Ей-богу, девочка того заслуживает.

Он увидел ее в тот момент, когда, собравшись хлебнуть старой заварки, снял с руки рабочую перчатку. По бетонному полу ползла многоножка. Маленькая, не больше трех сантиметров.

Он как раз закончил подметать, и теперь на бетонном полу сортировочного помещения не было ни содранного с коробок скотча, ни обрывков веревки, ни валявшихся накладных. Пол был чист, и многоножке ничто не мешало. Сёдзо смотрел на нее и думал: «Интересно, куда она поползет по этому плоскому пространству, бескрайнему, как море».