Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

Ты мой единственный сын. Я тебя уважаю, люблю... и, надеюсь, сумею это доказать. Ты попался в ловушку сновидения. Гари не может дать тебе то, чего ты втайне ждешь. Ты должен проснуться.

- Я ничего дл я себя не жду, - сказал сын.

- Ты очерствел душой, Матье. Ты теперь взрослый. Что я должен о тебе думать, если ты в моем присутствии лицедействуешь, изображая аскета? Аскета в плане желаний... Ты полагаешь, у меня нет жизненного опыта? Напрасно: я-то хожу по улицам с открытыми глазами. Я сам когда-то получал уроки от жизни, и очень жесткие. В подростковом возрасте у меня не было друга-ровесника, которого я любил бы или мог полюбить. Но мой младший брат, он имел такого Другого : товарища, с которым его связывали тайны молодой жизни. И пусть сам я жил увлечениями иного рода, от меня не укрылось, что бывают и такие переживания - чувства, основанные на очевидном подобии двоих... на их согласном звучании , консонансе. Однако между тобой и Гари консонанса давно нет. В твоих ушах та музыка еще звучит; однако вне тебя она смолкла. В этом и состоит обман.

- Я знаю Гари. Он меня не обманывает. Сообщения твоих осведомителей лишь подтверждают то, что я и так знаю. Гари устроен иначе, чем я. Недоумение, тревога по этому поводу - таковы твои реакции, не мои.

Матье говорил невыразительно, как если бы спал или находился очень далеко от отца. Но потом поспешно, с преувеличенным нажимом прибавил:

- Я ему предан. Я люблю его. Таким, какой он есть. Я не хочу, чтобы он менялся.

- Нет-нет, Матье! Ты любишь свою любовь к нему... отошедшую в прошлое... а вовсе не его самого! Любишь... все еще... раскрошившееся великолепие своих пубертатных переживаний! Прошлое! А не конкретного человека. Ведь не могу же я поверить, что ты безумен. - Директор пароходства смахнул пот со лба, вскочил на ноги, наполнил бокал, выпил.

- Почему ты сейчас настроен против Гари? Ведь раньше, когда мне было пятнадцать, ты поощрял нашу дружбу... или, во всяком случае, не запрещал. - Голос Матье опять стал невыразительным.

- Тогда... - Директор пароходства на мгновенье запнулся, подумал, продолжил:

- Тогда... Это - запутанная, ветвящаяся история. Мне пришлось бы начать издалека, захоти я вспомнить ее во всех подробностях. Одной фразой не объяснишь, почему я тогда одобрял эту твою... дружбу с Гари - эту неравную , к тому же неравномерно пробуждавшуюся у вас двоих взаимную склонность. Сам я в то время переживал смутный период. Тебя-то я и тогда любил, как любил всегда. Я полагал, что ты лучше, чем я, - видел в тебе подобие своего младшего брата. А поскольку брат имел друга... мне казалось нормальным, что и ты... Прости, меня куда-то не туда занесло. Я тогда вообще не размышлял, иначе пришел бы к другому выводу. Ведь, что ни говори, брату досталась стремительная судьба, короткая жизнь. Такого я тебе не желал. На меня, может, просто повлияли слова одного несчастливого человека, которому я обязан чуть ли не всем, что имею: богатством, свойственным мне образом жизни, знаниями, внутренней свободой. Я имею в виду директора пароходства Маттисена. Моим отцом он не был. Вопреки утверждениям некоторых. К моему рождению никоим образом не причастен. Но я, когда выбирал для тебя имя, думал о нем. Так вот, он любил наблюдать за людьми и часто повторял: «Из мальчика, в трудный период взросления ни разу не пережившего чувства безусловной преданности товарищу, кем бы этот товарищ ни был, - из такого мальчика никогда не сформируется настоящий мужчина». Эту фразу, конечно, можно принять, но в ней можно и усомниться.

Директор пароходства умолк. Он смотрел сейчас назад, в прошлое. Картины, которые он видел, смешивались, разрушали одна другую, снова - словно призраки - возрождались. Он застонал.

- Мой дядя Фредерик, твой младший брат, совершил самоубийство, - сказал Матье.

- Да, - ответил директор пароходства. - Я ревновал к его другу. Завидовал им обоим. Внезапно все кончилось. Ибо этот друг умер. Неожиданно. Не знаю, от какой болезни. Когда брату сообщили о случившемся, он лишь незаметно вздрогнул. Он был к такому готов. Не уронил ни слезинки. Сразу ушел. Явился в дом, где произошло несчастье, и попросил, чтобы его оставили наедине с мертвецом, еще лежавшим в постели. Просьбу уважили. Через несколько секунд раздался резкий звук, выстрел. Присутствующие в доме приняли его за уличный шум. Но брат мой так и не вышел из комнаты. Позже люди увидели: он сбросил с себя всю одежду, а на умершем разорвал рубаху, чтобы омыть грудь друга своей теплой кровью.