Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Время от времени Марину так захватывали чувства, что у нее сжималось горло, мешая говорить. На ее щеках выступили бисеринки пота. Чем дальше, тем Марина чаще поправляла свою заколку в волосах, словно этот жест ее успокаивал. Иногда стискивала пальцами виски, будто чтобы унять смятение, которое она старалась не показывать.

Это не было похоже на актерство.

А может быть, все-таки умелая игра?

Ведь временами казалось, что Марина намеренно форсирует голос, наигранно улыбается, слишком уж проникновенно обращает к тебе свои синие очи. Чуть театрально смотрелась и ее манера простирать руки, развернув ладони. На них не было и следа прежних ран и мозолей, которые, видимо, Каплер успешно вылечил. В эти моменты можно было запросто представить Марину на сцене. Но мгновение — и ее речь делалась сбивчивой. Уже не ощущалось игры, а только страдание и горечь.

Завершив монолог, она смолкла, понурившись. Лицо было отрешенным. Она машинально поглаживала стоявший перед ней графин. Сегодня воды хватало. Об этом уж позаботились. Суетливые движения Марининых пальцев, мертвенно-бледные щеки, пухлые губы, белая шея, зиявшая из-под ворота платья, короче говоря, все в Марине теперь столь явно изобличало ее робкую, немного пресыщенную чувственность, что было невозможно оторвать от нее глаз.

Оставив свою машинку, Ширли скосилась в мою сторону. Наши взгляды встретились. В ее глазах стояли слезы. Я старался улыбнуться. Мы готовы были разразиться аплодисментами.

Да, ничего не скажешь, Марина Андреевна Гусеева — классная актриса!

Но ведь в Комиссии настоящие волчары! Пока у них что-то не ладилось. Однако это ушлые ребята. Весьма ушлые, гораздые на всякие проделки. Можно сказать, таланты. Но совсем в другом роде, чем Марина. Готов отдать руку на отсечение, что в них нет ни малейшей искры божьей.

Обычно на слушаниях свидетелей засыпали вопросами. Главное, сразу взять свою жертву в оборот — на давать очухаться, собраться с мыслями. Они прерывали свидетелей на каждом слове, не позволяли ничего объяснить, тем более возразить, выставляли их полными идиотами. Но почему же Вуд одергивал Кона? Отчего Никсон и Маккарти помалкивали?

Маккарти даже и не слушал Марину, углубившись в странички своей наконец раскрытой пухлой папки. Дорого бы я дал, чтобы узнать ее содержимое! Время от времени он передавал то один, то другой листок Никсону и Вуду, которые ему одобрительно кивали.

Вуд грохнул молоточком.

— На сегодня хватит. Видите, мы вас терпеливо слушали, мисс Гусеева. Но в дальнейшем прошу быть лаконичнее. Мы вас вызвали не для того, чтобы вы поделились своими воспоминаниями. Еврейская история нас тоже не интересует.

Тут Никсон и Маккарти откровенно заржали. Вуд обратился к Кону:

— Пускай завтра сотрудник ЦРУ нас проинформирует о Биробиджане до начала опроса свидетельницы. Вы меня поняли, прокурор Кон?

— Он придет пораньше, господин председатель.

— И завтра же нам огласят досье агента Эпрона?

— Мне обещали.

— Тогда все, заседание закрыто! Слушание продолжится завтра в одиннадцать.

Копы уже стояли к Марине вплотную. Она вся дрожала в своем легком платьице. Щелкнули наручники на ее запястьях, Марина поморщилась. Я проводил ее глазами до самой двери.

Маккарти, захлопнув папку, теперь шептался с Никсоном. Остальные члены Комиссии сгрудились вокруг них. Тут председатель будто наконец заметил мое присутствие.

— Господин Кёнигсман, напоминаю вам, что заседание закрытое. Просим вас покинуть зал. Членам Комиссии нужно посовещаться без посторонних.

Я отправил в портфель свой блокнот и водрузил шляпу на голову. Ширли, вытягивая ленту из стенографа, кинула на меня быстрый взгляд, когда я проходил мимо.

За дверью томились мои коллеги, жаждущие новостей. Пришлось выслушать дежурные шуточки, что, мол, ньюйоркцы всюду без мыла пролезут. Их зависть мне даже польстила.

Я постарался быстрей отбрехаться. Ответил на несколько вопросиков. Нет, русская не признала себя шпионкой. Да, Комиссия уверена, что она таки шпионка. Нет, агент Эпрон сегодня не обсуждался… Наконец, вырвавшись из плена, я добрался до парковки. Тачку Ширли невозможно было не заметить, вишневый 46-й «форд» с откидывающимся верхом кремового цвета. На зеркальце, поблескивая стразами, болтался амулет племени навахо — мой скромный дар на трехмесячный юбилей нашей с ней первой ночи. Надо же, сохранила!

Тут появилась и сама Ширли. Наблюдая, как она неторопливо маневрирует между тачками, изящная, элегантная, я испытал некоторое сожаление. А может, это была ревность.