Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

— Подумай о себе, Марина, вспомни, как ты сюда попала. Так же быстро ты можешь и потерять Биробиджан. И еще хочу дать тебе совет. По поводу американца. Тут о разном поговаривают… Будь осторожней. Его лучше избегать.

— Матвей…

— Комитет терпит его, потому что тут нужен врач, потому что никто пока не умеет пользоваться оборудованием. Но это ненадолго. Ему не доверяют. Он проходимец и шпион. Я уверен. Рано или поздно я его выведу на чистую воду. Я ведь терпеливый во всем. Именно такие всего и добиваются. Подумай о моем предложении, Марина. Подумай, чем ты можешь стать благодаря мне. И сделай правильный выбор.

Марина никому не сказала о предложении Левина. Ни Бэлле, ни бабушке Липе. А тем более Наде или Эпрону. Надо было во всем разобраться! Сколько бессонных ночных часов она провела, возвращаясь мысленно к сказанному Левиным, к каждому его слову и жесту.

В начале их отношений Майкл и Марина часто говорили о Левине и об опасности, которую он для них представляет. Эпрон повторял: «Знаю я таких. Настоящий змей. И потом… он хочет тебя. И он сумеет дождаться удобного момента». Эпрон был прав более чем когда-либо. Теперь Марине стало ясно: Левин догадывается об их встречах. Вероятно, в Москве он попытается выяснить все о Марине. По возвращении он будет знать все, и, прежде всего, почему она сбежала из Москвы. Странно, но этот вывод ее успокоил и даже позабавил. Матвей Левин был из породы аппаратчиков. Его желание вскарабкаться по ступеням власти, по партийной лестнице было беспредельным. Ради этого он готов был при необходимости отречься от своего еврейства, от дела своих предшественников, от надежды на землю обетованную под названием Биробиджан.

Матвей желал ее, а может быть, действительно ценил ее талант. И все же он видел в ней только инструмент, который мог бы ему помочь предстать во всем блеске перед начальством. Как только он узнает, что она отмечена несмываемой печатью «личный враг Сталина», она перестанет для него существовать. Он выбросит ее, как делают с заразной одеждой зачумленного после его смерти.

А значит, ей надо просто и спокойно подождать. И это будет несложно, ведь в ближайшие дни Левину придется быстро выполнить ни с чем не сообразное решение партии: впервые с момента возникновения Биробиджана в театре ГОСЕТ 7 мая будет играться пьеса без единого слова на идише!

В домах, где жили евреи, в мастерских, в магазинчиках, на фермах — везде люди были ошеломлены.

Перед театром собирались небольшие группы и недовольно шушукались. Левину пришлось подтвердить то, что казалось немыслимым. При этом сам он выказывал полное спокойствие, что дало некоторым повод осуждать его за безразличие. Зощенко и другие партийцы встали на его защиту. На другой день в «Биробиджанской звезде» было опубликовано постановление отдела культуры ЦК с разъяснениями секретаря обкома Приобиной: в военное время сохранение культурного наследия отдельного народа отходило на второй план перед ценностями, которые объединяли всемирный пролетариат в его борьбе с фашизмом. И не было на сегодняшний день более насущной задачи, чем их сохранение. В этом заключался сокровенный смысл слов, которые товарищ Сталин собственноручно написал на знамени Биробиджана: «Главная цель пролетарского интернационализма — единство и братство пролетариев всех народов». Всем стало ясно, какой линии надо придерживаться, и протесты иссякли.

Ярослав, Вера, Гита и Анна, пребывающие в мрачном настроении, провели несколько репетиций на русском языке. Их игра превратилась в провокационную буффонаду. Актеры нервничали и перебивали друг друга, перемежая русские слова тирадами на идише. Это вызывало гомерический хохот, но в то же время всем хотелось плакать. В конце концов, Вера заявила Левину, что репетировать бесполезно. Марине больше не надо было шлифовать свой идиш, а в остальном роли давно были освоены. И хватит. Лучше было заняться костюмами и декорациями: с ними было еще много работы. Левин не стал возражать: он был рад избавиться от репетиций, которые и ему теперь давались тяжело. Его сцены с Мариной потеряли свою естественность. Им надо было обещать друг другу вечную любовь и говорить нежные слова, которые, будучи произнесенными по-русски, становились двусмысленными, игра была натянутой и провоцировала ироничные комментарии со стороны старших актеров.

А потом вдруг наступила весна, как будто природа наконец решила растопить лед несчастий, давивший на людские плечи. В один из последних апрельских дней перед закатом небо покрыла пепельно-серая туча — обычная предвестница большого снегопада — но пошел лишь редкий мокрый снежок. К рассвету поднялся южный ветер с далеких китайских равнин: теплый, упорный, продолжительный. От него на воздухе становилось душно, как в помещении. Он взбирался на холмы, спускался в долины замерзших рек, со свистом пробирался по лесным просекам, хлопал ставнями и приоткрытыми дверями. Так продолжалось день, два, три. Снег под ногами скрипел глуше и лип к подошвам. Воздух наполнялся легким ароматом влаги, смешанным с кисловатым запахом старой березовой коры. Дым из труб стелился по земле, ослабевала печная тяга. Потом ветер совсем разогнал тучи, и среди белых ватных облаков, тянувшихся на север, выглянуло солнце. Ветер стих. Солнце больше не пряталось. Ночью отмечались лишь небольшие заморозки. А затем началась оттепель. Сперва едва заметная, она размягчила еще покрытую снегом почву, и веселые сверкающие ручейки заструились по склонам. На озерцах и речках раздавались звуки, напоминающие щелканье хлыста. Это повсюду трескался лед, осколки которого тут же уносило течением. Вся область покрылась зеркальной водной сетью. Местами на склонах проявились проталины, черные и тяжелые, словно предвестники конца света. В лесу с ветвей с мягким шепотом осыпался снег. Птицы прорезали небо. В сумерках все низины и складки биробиджанской земли заволакивала дымка, словно от дыхания существа, к которому возвращалась жизнь. За неделю Бира и Биджан наполнили бесчисленные излуки Амура серо-аметистовой водой. Пенящаяся вода перекатывалась между берегами, подмывая их, создавая новые рукава, охватывающие острова, так что в течение месяца или двух реку невозможно было переплыть.