Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

— Поздравляю, Матвей. Рада за тебя! Ты ведь, я думаю, этого давно хотел.

Левин довольно кивнул. Потом он снова стал торжественным, даже немного скованным. Наконец он придвинул стул поближе и решился сесть.

— Марина, тут еще… Я об этом думаю давно, и сегодня, после этого решения, я думаю, настало время, чтобы… откровенно говоря… Это может тебя удивить, но тут нет ничего особенного.

— Матвей…

Марина подняла брови в немом вопросе, но при этом явно испытала облегчение.

— Я много дней смотрю, как ты работаешь. Получив письмо от Михоэлса, я знал, что ты будешь на уровне, но я открыл для себя другое. Эта постановка «Тевье», диалоги, роль, которую я переписал для тебя… ты придала ей такое звучание, о котором я сам не подозревал. Это замечательно!

— Матвей, я… нет, я люблю комплименты, но ты преувеличиваешь. Я только еще осваиваю неведомые мне традиции, пропитываюсь ими, благодаря Ярославу, Анне, остальным…

— Марина, послушай. Ты большая актриса. Вдвоем мы можем создать что-то принципиально новое. Да, именно, перевернуть традиции еврейского театра. Другие об этом и не мечтают. Даже Михоэлс. Придать ему современное звучание. В духе будущего, в духе социализма. Реализм — это сердцевина еврейского театра, но это ностальгический реализм. А мы вместе создадим театр завтрашнего дня. Не здесь, разумеется, а в Москве! Мне нужна такая актриса, как ты. И я тебе нужен, чтобы твои тексты были на уровне…

Речь Матвея застала Марину врасплох, и она утратила дар речи. Она еще не до конца понимала, к чему он клонит, и все еще думала об Эпроне, все еще хотела удостовериться: «Матвей ничего не знает. Точно ли, не знает?»

Левин забрал у нее стакан, поставил его на пол, а потом взял ее руки в свои, поднес их к своим губам и начал целовать ее пальцы.

— Матвей…

— Марина, мы все говорим о работе, о театре, а хочется о другом. Что-то есть еще, более глубокое. Оно внутри меня, как невидимая часть айсберга. Этот айсберг обжигает меня. Это моя любовь к тебе, Марина. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Выходи за меня.

Левин, словно сценический любовник, встал на одно колено. Он поднял к ней свое красивое лицо, убрав со лба упавшие волосы.

— Я прошу твоей руки, Марина Андреевна Гусеева.

— Матвей… я… Прости, я не знаю, что ответить.

— Пока не отвечай. Не сейчас. Я все понимаю. Моя просьба кажется тебе безумием. Ты еще не поняла, какой я. Может, не осмеливалась думать обо мне. Но, повторяю, с того момента, как нога твоя ступила на землю Биробиджана, я смотрю только на тебя. Я сразу все понял. Это написано в моем сердце.

Он шептал, приложив к губам Маринины пальцы, потом поднял на нее глаза и с силой привстал, чтобы коснуться губами ее губ. Она отпрянула и отвернулась, почувствовав на губах его дыхание.

— Нет, Матвей…

Матвей сильнее сжал ее пальцы в своих ладонях, стараясь одновременно коснуться губами ее шеи. Марина вжалась в кресло, а потом жестко оттолкнула его, ударив коленом в бедро. Он встал, на его скулах был заметен румянец, волосы растрепались.

— Прости меня…

Он отошел к столу, приглаживая волосы. Не глядя ей в глаза, он пробормотал:

— Прости… Просто я так давно мечтаю о тебе!

Марина тоже поднялась. Левин, полусидя на столе, прикрыл на секунду глаза, потом снова открыл их. Румянец на скулах исчез, а выражение лица стало сухим и холодным.

— Я не прошу тебя немедленно ответить, Марина. Я даже не прошу ответить до моего отъезда в Москву. Я человек терпеливый. Думай сколько надо. Представь себе, что значит жить со мной. И без меня. Война еще продлится, но однажды она закончится. Надо будет строить новый мир — мир социализма. И мы оба…

Левин сделал жест рукой, будто обхватывает земной шар. Марина молчала. Левин наблюдал за ней, нагнув голову вперед, сцепив пальцы рук:

— Маша Зощенко? Не стану тебя обманывать. Но то, что между нами, не имеет значения. Это чтобы скрасить однообразие здешней жизни, да еще в такие холода… Скука, одиночество. Таковы все мужчины и женщины, не так ли? Зощенко тоже не обманывается. Она знает, что завтра у нас нет.

Левин поднял голову и, странно улыбаясь, посмотрел Марине прямо в глаза.

— Уверен, что ты меня понимаешь.

Чувствуя себя неловко, оба молчали. Марина так и не проронила ни слова. Левин собрался было приблизиться к ней, но передумал и вернулся за стол. На его красивом лице не осталось и следа от эмоций, только что переполнявших его. Угроза, которую Марина в какую-то минуту почувствовала, читалась в блеске его глаз, в голосе, в жесткой складке слегка подрагивающих губ.