Александр Ольбик - Ящик Пандоры

Отвалил и сантехник. Зато вместо него появился тот, который пращур Иисуса. Он был уже без целлофанового пакета и в другой сорочке. И даже в очках, через которые он, как последняя проныра, целую вечность взирал на картины Дария. Но живописец молчал и выжидал. Помалкивал и пращур. И когда его согбенная фигура стала надоедать Дарию и даже отрицательно действовать на еще болезненный Артефакт, гость вдруг спросил:

– Молодой человек, а это случайно не копии Пурвита?

– Нет, это мазня другого художника, – в тон ответил Дарий.

– Интересно, даже любопытно. И почем штука?

– По штукам только куриные яйца в магазине, а у меня весь расчет по метражу… Та, у которой находится ваша левая нога, стоит сорок латов, за ней… «Рябиновый костер» – для хорошего человека не жалко и за пятьдесят…

Пращур разогнулся и снял с носа очки.

– М-да, – промычал он и стал платком протирать стекла. – А я обещал жене привезти в Вифлеем кусочек Юрмалы… А тут все так больно кусается… А если я с вами немного поторгуюсь?

Дарий пожал плечами, мол, не возражаю. Его уговорить – легче, чем расстегнуть ширинку. Тем более после того, как пращур, чуть не плача, поведал ему грустную историю о своей больной, почти умирающей от аллергии жене, с которой он прожил сорок лет, да плюс к этому такая сентиментальная подробность: оказывается, до отъезда в Обетованную землю, они с Беллой жили «тут, в Каугури, возле остановки 4-го автобуса, ну как раз рядом с той рябиной, что на углу улиц Нометню и Сколас, и которая действительно осенью горит, как костер…» А Дарию и крыть нечем, и как он ни пытался закрепиться на цифре сорок, однако покупатель оказался мудрее – пришлось отдать «Костер» за жалкую двадцатку. Но этого мало, Дарий еще в придачу приложил миниатюру, на которой отображен один из ясных морозных январских дней прошлого, двадцатого века…

Зато получил приглашение в Израиль. И даже телефон, который был на визитной карточке. Позже он ее прочитает полностью и очень удивится, когда черным по белому прочтет: «Каминский Хаим Соломонович, владелец группы парфюмерных производств Израиля». Одним словом, почти нищий миллионер…

Однако начало было положено, и это вдохновляло сердце художника. Тем более, он ни на минуту не забывал наказ Пандоры раздобыть денег и тот немаловажный факт, что уже десять латов были бездарно проиграны. И тут произошло такое, чего он никогда не забудет, и если когда-нибудь у него появятся внуки, он им непременно расскажет «эту замечательную историю»…

Где-то раздались те же шумы, смех и всклики, потом шаги и шелест одежд, и все наплывало, пока окончательно не приблизилось и не объяло Дария вместе с его полотнами. Впрочем, это не точно сказано: не объяло, а оказалось в проходе между ним и картинами: Орхидея, Марио Ланца, то бишь ее Фокий, их менеджер, о котором желтая пресса писала такие гадости, что из желтой иногда превращалась в красную, и их друзья по «Волне» – Авгутин и его красавица-жена… Возглавлял компанию сам Иосиф Нафталей. От всех скопом и от каждого в отдельности несло косметикой и парфюмом такой мощи и такого разнообразия, что у Дария перехватило дыхание, и он еще раз вспомнил жену пращура Иисуса, страдающую ужасной аллергией… Чихнув несколько раз, Дарий наконец расслышал, что о нем говорил Нафталей: «Это наш местный Левитан, его картины можно увидеть в домах не только ближнего, но и очень дальнего зарубежья… Поверьте, друзья, второго такого певца юрмальской флоры в Латвии… впрочем, не только в Латвии, а и во всем… нет…»

– Я очень люблю Юрмалу, – сказала Орхидея и нагнулась над картиной с баркасами с не по центру расположенными уключинами. – Фефик, – обратилась она к менеджеру, – скоро у Галчонка день рождения…

– И у Миши Шефу…

И янтарная свадьба у Славы Добры…

– Вот и замечательно, что может быть лучше картины, написанной самим Левитаном, – Орхидея взяла за пуговицу менеджера и лукаво посмотрела на скромно потупившего взор Дария. И подвела итог: – Фефик, бери оптом, а в Москве разберемся, кому что…

Дарий остолбенел и ему казалось, что еще минута-другая – и остолбенеет его бедный Артефакт. От прилива восторга. Но художник молчал и вертел в руках незажженную сигарету. Однако это еще не было моментом истины. Он наступил спустя несколько мгновений, после того как менеджер заговорил с ним о цене. Заговорил, но не договорил, потому что его перебило могучее контральто Орхидеи: «Фефик, пожалуйста, не мелочись… Талант стоит дорого. Сколько у тебя с собой?»