Андре Бринк - Мгновенье на ветру

— Если ты с ним пойдешь, ты всех нас опозоришь! В моей семье…

— Когда ты обвенчалась со мной и решила уехать в Капстад, твоя семья тоже хотела от тебя отречься, — спокойно напомнил ей Маркус. — Ты была точно такая, как Элизабет, ты забыла? Своенравная, неугомонная.

— И чем все кончилось? — с горьким упреком спросила мать. — Я вышла замуж за человека, который лишен честолюбия. Похоронила двоих детей, двух сыновей, — ах, будь они живы, все сложилось бы совсем по-другому. Пережила в этой стране столько горя, столько лишений. Но тебя ничем не проймешь. Сколько раз ты мог перевестись в Батавию или в родные края, — нет, куда там: Маркус Лоув здесь родился, здесь и умрет. Чего же требовать от Элизабет? Но на этот раз ты проявишь твердость и удержишь ее от этого сумасбродства.

— Когда твоя мать бежала из Франции, разве кто-нибудь в силах был ее удержать? — сказал он. Отец редко давал волю гневу, но сейчас тонкая сетка прожилок, покрывающих его щеки, налилась кровью.

— Разве можно сравнивать, — возразила Катарина. — У моей матери не было выбора, гугенотов преследовали. Но ведь Элизабет отсюда никто не гонит. Ей-то зачем бежать к дикарям?

— А у меня разве есть выбор? спросила Элизабет. Умереть или сойти с ума — ни то, ни другое меня не привлекает.

— Не смей мне дерзить! — резко оборвала ее мать. — Умереть или сойти с ума! А что тебя ждет в пустыне, среди диких животных и дикарей? — И она снова сбилась на жалобное сетование. — Пусть туда отправляются мужчины, если они так жаждут приключений. А Ларсона я тоже не понимаю: это молодым все неймется, все их куда-то тянет, а ему, в его-то возрасте, уж давно бы пора угомониться и набраться ума… Бог с ними, но ты, Элизабет, ты выросла в приличной семье, ты так избалована жизнью, и потом, все тобой восхищаются, берут с тебя пример…

— Можно подумать, я собралась не в обыкновенное путешествие по пустыне, а в преисподнюю. Маменька, да не могу я здесь больше, поймите!

— У тебя столько занятий, развлечений.

— О да! Я не пропускаю ни одного бала, ни одного званого вечера, ни одного пикника. Все это помогает убить время, но сколько же еще я буду так жить? Пока не поймаю себе приличного жениха и не обзаведусь приличным домом?

— Не забывайся, Элизабет! Что же ты молчишь, Маркус?

— Мой отец восстал против губернатора, — сказал он, разглядывая свой стакан.

— И покрыл себя вечным позором!

Отец резко поставил стакан на стол.

— А я покрыл себя вечным позором, вернувшись на службу в компанию, против которой он восстал. Я соблазнился теплым местечком, которое обеспечило моей семье безбедное существование.

— Ты тоже задумал отправиться в путешествие? — язвительно спросила Катарина.

— Нет, для путешествий я слишком стар. Но она, если хочет, пусть едет. Если, конечно, любит этого человека. — И он с болью заглянул дочери в глаза.

Элизабет опустила голову. Она долго молчала, потом поглядела на отца.

— Я решилась, отец. Я выйду за него замуж и поеду с ним вместе.

— Неблагодарная! — закричала мать. — Но уж коли так суждено, мы устроим тебе такую свадьбу, что в Капстаде и через сто лет будут ее помнить. Только придется ждать, когда вернутся корабли.

— Долго ли вы намереваетесь путешествовать? — спросил отец ее вечером, когда они остались в гостиной вдвоем и сели за шахматный столик, возле которого он поставил свой стакан с араком.

— Хотим как можно дольше, — ответила она. — А там как получится. Он сейчас намечает маршрут, но нигде не может раздобыть надежной карты, а люди говорят один — одно, другой — другое. На днях ему рекомендовали некоего герра Ролоффа из Мюизенберга…

— Ну что же, дай бог. — Отец отпил глоток арака и вздохнул. — А ты не ошиблась, доченька, у тебя нет сомнений? Ты в самом деле так сильно его любишь?

— Папа, куда он пойдет, туда и я с ним пойду.

…А дальше она пойдет одна. Она решила это не разумом, она нутром почувствовала, что так суждено, когда услышала выстрел и увидела Адама, поднимавшегося к ней по склону через заросли. Все, теперь все пути к отступлению отрезаны, возврата нет.

— Что вы делаете? — спрашивает он, бросив антилопу на землю и опускаясь возле туши на корточки, чтобы ее разделать. Она сидит в фургоне и лихорадочно перекладывает вещи.

— Раз мы завтра снимаемся с места и идем к морю, нужно все разобрать и уложить.

Он прищурясь наблюдает за ней. Она продолжает возбужденно трудиться — пожалуй, слишком возбужденно.

Так, один сундук с платьем можно оставить целиком. А может быть, Адаму что-нибудь пригодится? Но она решает не предлагать ему вещи Эрика Алексиса — вдруг он согласится, а ей не хочется открывать этот сундук. Во втором сундуке сложены ее вещи. В их долгом путешествии она всегда переодевалась по два-три раза в день, ведь стояла такая жара и пыль. Стирать было кому, слуг-готтентотов хватало, а когда они сбежали, она стала стирать сама. Если перед путешествием ей пришлось отбирать свои вещи так строго и тщательно, потому что было очень мало места, что же ей делать сейчас, когда у них осталась всего одна пара волов?