Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

Как описать, что произошло между Стюартом Колленом и Мариной Кузневич, когда они впервые столкнулись друг с другом? С тех пор, как я приступила — не без колебаний, поскольку я художник, а не писатель — к этому рассказу, я боюсь момента, когда, учитывая мои скромные литературные способности, а также глубокий возраст (13 декабря мне исполнится восемьдесят лет), стану описывать, как разразились пожаром вспыхнувшие между ними страсть, понимание и стремление поразвлечься. Моя сестра оставалась прикованной к шезлонгу. Вуаэль в полной растерянности не могла проглотить ни капли салата, кстати, переперченного. Кармен Эрлебом пребывала в изумлении от того, что человек, утверждавший, что провел с ней целую ночь, за несколько секунд забыл о ее существовании и теперь развлекался с манекенщицей, отличавшейся, по ее мнению, сомнительными красотой и нравственностью. Перрон и Глозер, сидя рядом и болтая о пустяках, как две старые дамы, не сразу поняли, что произошло любовное землетрясение, усиленное семейной революцией. Они только тогда повернули к Марине и Стюарту свои потрепанные порочной жизнью лица, когда те встали и зашагали в еще не известном направлении по улице Бутини-сюр-Оптоп, — где они встретили по воле случая месье Пьерро, отца покойной Ноэми, — да так и не смогли оторвать от них глаз, восхищенные такой любовной идиллией.

Я не могу передать, и не без причины, рассказ Марины Кузневич о начале ее связи с Колленом. Зато последний, как обычно, описал мне ее во всех подробностях. Преимущество бедности в том, что она заставляет говорить — тогда как деньги заставляют молчать. Беднякам нечего терять, и они не боятся исповедоваться. Бедняка нельзя заставить петь, и он поет о себе сам. Когда Стюарт увидел, как Марина вышла из дома и направилась в сад к столу, демонстрируя великолепное мужское начало, смягченное, словно помимо ее воли, чисто женскими нежностью и грацией, то испытал глубокий внутренний шок. Стюарт понял, что видит единственное существо во всем царстве Бога, — или, скорее, Дьявола, которому он ревностно прослужил больше тридцати лет и которого теперь считал себе обязанным, — предназначенное для него. Марина была смесью мужчины и женщины, меда и перца, Неба и Земли, высоких мыслей и низменных инстинктов, — человеком, с которым он мог бы прекрасно общаться, то есть наслаждаться. Он, чье существование до сих пор протекало исключительно в неврастеническом обжорстве, хладнокровном лапаньи женщин и разнузданной жестокости, мог испытать наслаждение. Я сильно сомневаюсь, что увидев его таким, каким он был в то время, Марина почувствовала то же самое. Однако она села рядом с Колленом, прогнав Вуаэль со стула. Думаю, она следовала почти физической потребности причинить зло Ивану, для чего нужно было причинить зло мне, причинив зло моей сестре, то есть завладеть Колленом. Вначале Синеситта не обратила внимания на этот маневр. Она привыкла, что Коллен всегда глазеет на других девиц, — даже в городе это было его единственным занятием, никак не влиявшим на их семейные отношения, — и хорошо знала, что за столом он интересуется только своей тарелкой. С другой стороны, она ни на миг не могла представить, что человек, находящийся в состоянии физического разрушения, — а я подтверждаю, что он в то время был воплощением уродства и при определенном освещении мог вызвать тошноту, а после сытного обеда с большим количеством вина — даже рвоту, — способен соблазнить хоть одну самую невзрачную, самую старую или самую глупую женщину на земле. Короче, он был отвратителен; и то, как Марина, словно молодая кошка, увивающаяся вокруг большой крысы, крутилась возле него, развлекало мою сестру. Она в самом страшном кошмаре не могла вообразить, что очень скоро молодая кошка уйдет под ручку с большой крысой, чтобы никогда не вернуться.

— Салат слишком наперчен, — заметил Стюарт.

— Это вы виноваты, — заявила Эрлебом, положив на стол вилку и закуривая «Мальборо-лайт». — Вы меня потрясли своей историей о Лондоне и поляроидном снимке.

— Несъедобно! — воскликнул Иван, отодвигая тарелку.

— Отвратительно, — согласился Оливье Перрон.

— Больше ничего нет, — развела руками Вуаэль.

— Когда мы были под коммунистами, — сказала Марина, — то радовались салату с анчоусами, даже если он был слишком наперчен.

— Разница в том, — возразил Коллен, — что во Франции мы не под коммунистами, а над ними.

Все нервно и натянуто засмеялись, но этот смех был, скорее, вызван разочарованием салатом, а не остротой моего шурина. Синеситта ничего не говорила. Она ела то, что лежало на тарелке, так как не знала, что будет есть завтра. Не из-за того ли, что все испытывали голод, в последующие часы мы все (Стюарт и Марина, Иван и Оливье, Вуаэль и я) занялись любовью? Только у моей сестры и Кармен не было в тот день сексуальных отношений, и мой читатель скоро поймет почему. Когда мы опустошили две бутылки деревенского божоле, — иностранные манекенщицы, особенно из Северной и Центральной Европы, покупая вино, выбирают деревенское божоле, несомненно, из-за слова «деревенский», вызывающего у них доверие, — и съели три свежих багета, Вуаэль предложила сварить нам кофе, которое мы пили бы, заедая шоколадом. Черным, естественно. Манекенщицы, независимо от национальности, не держат в доме молочный шоколад. Вуаэль вспомнила, что у нее где-то на кухне или в комнате завалялась плитка шоколада. Она извинилась, объясняя, что редко приезжает в свою хижину и сама чувствует, что комфорт и запасы продуктов оставляют желать лучшего. Ей жаль, что она не смогла на должном уровне принять таких изысканных и известных людей, как ее друзья, но когда, через пять или шесть лет, она выйдет на пенсию, то наймет горничную и кухарку, и тогда каждый будет окружен комфортом и получит свои калории. Синеситта, одна прикончив половину салата, потом мы станем задаваться вопросом, а не весь ли съеденный перец и уход Марины с Колленом спровоцировали тем вечером у нее первые схватки, — выпила полтора литра минеральной воды. Увидев, что запас минералки иссяк, она побежала в кухню, чтобы выпить воды из-под крана, что явилось самым большим проявлением ее активности до трех часов дня.