Владислав Ивченко - Темнота

Столб вставили в яму, засыпали землей и тромбовали теперь прикладами.

– Хороший столб, Гриша. Как раз по тебе.

Жныкин будет жить, а он нет!

– Даю тебе три минуты, последних. Подумай, скажи, если будет что, может помолись. Перед смертью часто молятся. Минуту эти тебе из моего уважения. Хоть и сволочь ты, но боец изрядный, замечательный. Жаль не туда пошел ты, а то с тобой бы побыстрей счастье мы обустроили. Но уж не по нашему. Часы у меня трофейные, немецкие, точные, так что не обману. Вот, началось.

Весь отряд как-то затих. И всего то десятков семь-восемь. Как клопов могла их дивизия раздавить. Но спит дивизия, полумертвым пьяным сном спит. И будет спать, пока не перебьют ее. А он, атаман Григорий Куделин, уже на пороге смерти. Ему дана чепуха, уже меньше. Как быстро идет время, будто понесшая лошадь. О чем думать перед смертью? Похожа была его жизнь. Сначала дела, бега от полиции, тюрьмы, снова дела. Потом походы, перестрелки, рубки. Что об этом вспоминать, все на одно лицо. О мечтах еще глупее вспоминать, не сбудутся они, сидеть ему на колу. Молиться? Зол был на бога за упорство в судьбе. Ну что ему стоило отступить, дать выжить, он бы пудовые свечи в благодарность бы ставил. Нет же уперся, старый дурак ни в какую. Ну и пошел куда подальше! Что ж делать? Время уходит, его жизнь уходит, навсегда уходит, умрет он. Лежит атаман смотрит в небо в последний раз. И травы запах в последний раз, дышит последние разы, все послед нее! Глянул на часы Жникин, хмыкнул. Все.

-Застрели!

Подняли его и опустили на кол. Сантиметр за сантиметром оседал он воя от боли. Потом хрипел, через несколько минут затих.

– Получил свое. Теперь и с дивизией так же, хана им. Поехали Хребто счастье строить.

Отряд зарысил по проселку к городу. Среди белых березок и зеленной травы остался кол. На нем был бывший атаман Дикой дивизии. Он был похож на ободранного цыпленка, этот Григорий Куделин, цыпленка насаженного на вертел. И первые мухи уже садились на пятна крови. Пока еще боязливо, пока еще осторожничая.

1998г.

Это место досталось мне нелегко. Был большой конкурс, более полусотни претендентов, причем подготовленных, настроенных на победу и готовых ради этого на все. Нет ничего удивительного: трехразовое питание, мясное, мягкая кровать, жизнь как за каменной стеной да еще деньги на карманные расходы. Поди найди сейчас такую лафу. Поэтому борьба развернулась нешуточная, в несколько туров. Сначала мы показывали свои языки и отбирались счастливцы-обладатели самых длинных и шершавых. Затем выбирали более крепких здоровьем, ленивых и умных. Я был не самым здоровым, не самым ленивым и уж тем более не самым умным, но во мне, к неописуемой радости, оказался наиболее оптимальный подбор этих качеств. К тому же и язык был длинный, на ощупь схожий с гусиной кожей. В общем я выиграл и получил счастливый билет. Когда узнал о победе, то не спал ночь. Ходил по комнате и думал, что наконец-то устроил свою жизнь. Это очень важно устроить свою жизнь. Попасть в струю, иначе останешься на обочине, будешь неудачником, серой тенью, слабаком, никем. Самое страшное стать никем. И я обезопасил себя от такой возможности. Да, мне не удалось стать хозяином жизни, человеком с уверенным взглядом и толстым затылком, богачом и властителем. Но я и не буду жалким ошметком, инженеришкой за 25 долларов. Ошметки ходят в замусоленных пальто и протертых пиджаках, но смотрят на меня свысока. Он продался, он жополиз! Я смеюсь над их возмущением. Жалкие дураки. Да я лижу жопу, но делаю это за привольную жизнь. Питание, досуг, безопасность, все это есть у меня и будет. А за что лижите задницы вы? Ага, слышу вой. «Мы не лижем задниц! Мы гордые!» Войте, войте, лгуны. Грязь! Это они то не лижут! Да они как раз лижут побольше меня! Я одному, они многим! Лижут своим начальникам, крупным и мелким, чтоб не выгнали с работы за тридцать баксов, лижут бандитам, чтоб не трогали, лижут женам, чтоб не ушли. Женам зря, те уже никуда не уйдут. Кто мог – уже ушли или почти явно перепихиваются с Васей Жуком, хозяином четырех палаток на базаре. Так что дорогие вы наши гордецы, не лижите задов вашим женам, если до сих пор не ушли они, значит некуда им идти. Значит не лишат они вас тех торопливых моментиков, когда чувствуете вы себя мужчинами, хотя по сути лишь кобеля.

Вы просто трусы! Вы боитесь посмотреть правде в глаза и сидите за это по уши в говне, сидите и не рыпаетесь! Да я жополиз, да меня кастрировали, но я и не скрываю этого и не стыжусь. Я никого не тираню и не учу жить. Мне хорошо и больше ничего не нужно. Мне хорошо. А вам плохо. Вы свободны только потому, что трусы, свободны, насколько могут быть свободны трусы. Не открыв глаза не увидишь цепей, это вы усвоили и жмуритесь изо всех сил, крича самому себе, что вокруг не вонь, а аромат. Когда жена говорит вам о перегоревшем холодильнике, вы ненавидите ее. Она напоминает вам о правде, что покупать новый нет денег. И незачем, так как нечего хранить. Вы прячете глаза от изможденных жен и голодных детей, вы шепчете, что не продались, человеческое достоинство сохранено и прочие нелепости. Я хохочу, мне жаль вас. Вы учите детей жить как вы, хоть это и не жизнь, а тягомотина. Вы учите, а сами мечтаете, чтобы на дочь положил глаз бандит покрупней (авось проживет недолго и деньжат оставит). А сын чтоб спопашил дочь крупного чиновника. Тогда может, хоть на старость лет, и ваши намозоленные задницы будут лизать. Вы ведь мечтаете обратиться ясным молодцом, стать хозяевами жизни. Ваша сокровенная мечта, чтоб и вам лизали, но вы боитесь себе в этом признаться. Недавно я говорил с человеком, жена которого последний раз надевала новое платье в день их свадьбы. С той поры лишь обноски, их сына калечат в стройбате, а они говорили мне о свободе, о предназначении человека, о принципах. Они говорили мне, но убеждали себя. Что все не зря, что больше двадцати лет они жили безвылазно в дерьме не просто так, а ради чего-то. Только какая разница: лизать жопы ради достатка или жить в говне ради чего-то? Я не вижу разницы. Видимо эта разница различима лишь для эстетов.