Ларс Кристенсен - Посредник

– Ясное дело.

«Принц» шел мимо Накхолмена. Из-за россыпи разноцветных домиков весь остров походил на игрушку. Капитан закурил сигарету.

– Беда с этим народом на Сигнале, – сказал он.

– Да.

– Хорошо, что он никого не застрелил. Как его звали-то?

– Генри.

– Ты ведь чуть было не того, верно?

– Что «не того»?

– Чуть было не словил пулю.

– Он в меня не целился.

– Почем ты знаешь, что творится в этакой башке?

– Он ни в кого не целился, – повторил я.

Капитан щелчком отправил окурок в море и провел рукой под носом, где висела блестящая капля. Когда-то его окружал сказочный ореол. Но теперь уже нет. Или, может, я уже не видел этого ореола. Видел только засаленный мундир, пуговицы, обычно блестящие, ботинки, которые никто не чистил, ржавый счетчик. И каплю под носом, которая стекала по руке и которую он быстро вытер о штанину. Я прямо-таки разозлился. Мне хотелось, чтобы он был сказочным. Хотелось, чтобы он по-прежнему нес вахту одновременно на всех паромах Осло-фьорда, считал нас, когда мы поднимались на борт, и благословлял, когда мы сходили на берег. Пусть он считает, а я буду нас описывать. Значит, когда ты взрослый, все делается обыкновенным? Кстати, Ивер Малт сказал кое-что, от чего я не мог отвязаться, – нам-де надо ходить босиком, чтобы не свалиться с шарика. Не помню, в какой связи он тогда это говорил, но теперь хорошо знаю, что это означает. Я слишком долго ходил в роскошных ботинках и потерял почву под ногами.

– Мама твоя насчет тебя спрашивала, – сказал капитан. – Вот все, что я хотел тебе сказать.

Капитан ушел, а я еще немного постоял на корме. Блесна – уже не блесна и еще не украшение, а просто кусочек железа, с которого облезла краска, – лежала в кармане. Я бросил ее в кильватерную струю и на миг ощутил жалость к себе. Хорошее чувство. Мне было так грустно, что я готов был кричать от радости. Потом подхватил чемоданчик и прошел на бак. Ноша не тяжелая. Я ведь толком ничего и не написал на машинке. Чемоданчик был, так сказать, пустой. В киоске, который уже закрывался, я купил два «корабельных» мороженых на те деньги, что у меня оставались. Огляделся в салоне. Летняя армия возвращалась в будничные казармы. Битва закончилась. Впереди – новое сражение. Наши матери частенько говорили: будничная проза жизни. Теперь с утра до вечера нас ждет будничная проза жизни. Едем домой, начинается пора умеренности. Мамы в салоне не оказалось. Она стояла на палубе, на самом носу парома. Косынку она сняла. Мы приближались к городу. Когда я протянул ей мороженое, она с улыбкой показала вперед:

– Побереги для папы.

Я посмотрел туда, куда она показывала. Папа ждал нас на самом краю причала «Б». Без костылей и без гипса, насколько я мог видеть, а тем более не в инвалидном кресле. Он махал рукой. Я тоже помахал ему. Вот здесь я закончу. Написал все, что намеревался. Больше добавить нечего. Скоро двинусь дальше, может, уже завтра. В мои годы «завтра» означает «вспять». Спешить некуда, поэтому времени в обрез. Остается лишь вот это: я не стал хуже тем летом, но не стал и лучше. Всего-навсего приблизился к тому человеку, каков я теперь.

Есть города, о которых не знаешь. Туда можно приехать и начать сначала. Всегда есть место, где можно начать сначала. Если б это не было невыносимо. Я покончил с собственным городом. И теперь мечтал о другом уголке, где бы мог побродить. Мечтал о подъездах с другими дверьми, об улицах с новыми водостоками. Собрал все свои лета, все свои адреса, но потерял сезоны и ключи. Вот так я думал, когда бульшая часть давно миновала и я последний раз стоял на краю пирса и эти прохладные, голубые лета, особенно одно, зарубка в календаре, уходили в забвение, тогда как город в глубине фьорда прятался в холодном декабрьском тумане и только бой часов на башне Ратуши напоминал мне об ушедшем. Я был уже пожилым человеком. Таким, какого часто себе представлял, – с тростью. Я откликался только на одно имя – Фундер, Умник то есть. Меня зовут Умник. Паромы же, теперь вовсе не похожие на паромы, получили новые имена. Тем не менее они ходили по давним маршрутам, по фарватерам меж морозом и каникулами. А вот я отправлюсь в другое место. Мне надо выздороветь. Я выбросил старые марки. Изучил новые карты. Внимание привлекли в особенности два города. Один из них не существует. Называются они Кармак и Сульванг. В Кармаке старики говаривали: Коли ты хороший человек, то, когда умрешь, попадешь в Сульванг. В Сульванге говорили так же, только наоборот: Коли ты плохой человек, то, когда умрешь, попадешь в Кармак. И еще маленькое замечание: возле всех городов, какие ты навещаешь или покидаешь, стоит указатель, сообщающий численность населения. Это важно. Нам надо знать, сколько нас. Иначе мы запутаемся. Указатели возле Кармака и Сульванга всегда сообщали одно и то же число. Плохих ли людей, хороших ли – численность оставалась та же. Тут мне необходимо вмешаться. Не мешало бы на обороте таких указателей сообщать, сколько людей во всем остальном мире, когда ты покидаешь Кармак и Сульванг.