Ларс Кристенсен - Посредник

– Подледный лов, – сказала она. – Это единственное, чем, по-вашему, можно заняться по возвращении домой?

– Он же указан в анкете. Подледный лов.

– А чем вас привлекает подледный лов, Крис?

– Никто не мешает, не пристает. Если кому-нибудь тоже захочется порыбачить, он наверняка сделает лунку как можно дальше от тебя. Мне это нравится. Таков закон подледного лова.

Трудяга посмотрела на доктора Здоров.

– Ваш интерес к этой рыбалке связан в особенности с лункой во льду? – спросил он.

– Какая же рыбалка без лунки? Весь-то лед не ликвидируешь. Иначе это уже не подледный лов.

– Но лунка ведет вглубь, во мрак, вы не замечаете здесь некоторого сходства?

– С чем?

– С самим собой, Крис. У вас внутри ведь тоже царит кромешный мрак, верно?

– О чем вы?

– Представьте себе, что вы на дне.

Тут я не мог не перебить:

– Я вовсе не на дне. Я стою на льду. Я делаю лунку. Поймите же.

– Все-таки попробуйте представить себе, Крис. Вы на дне.

Хочешь не хочешь, пришлось снова его перебить:

– Если я на дне, то кто тогда делает лунку? Я не могу находиться разом в двух местах.

Доктор Здоров тоже сообразил, что разговор пошел наперекосяк.

– Вся штука в том, что вы, Крис, выбрали подледный лов, – сказал он. – Это не случайно.

– А что, если просто хочешь поймать окунька? Что, если просто любишь удить на блесну, хоть ничего и не ловится, просто потому, что, вообще-то, такой лов – способ прожить.

Трудяга вошла во вкус, подалась вперед:

– Не надо говорить во втором лице.

– Простите?

– Говорите «я». На льду стоит не «ты».

– Кто же тогда стоит, по-вашему?

– Вы. Я.

– Вы и я? Вы и я стоим на льду?

Трудяга вздохнула, повернулась к доктору.

– Там, в глубине, мрак, куда мы хотим пролить свет, – сказал он.

– А если я хочу быть во мраке?

– Тогда бы вы сюда не приехали.

– Вот именно.

– Представьте себе, что вы – дом, Крис. Вы впустите кого-нибудь, прежде чем зажжете свет?

Я невольно рассмеялся. Я опять обрел уверенность (а такого со мной давненько не случалось), что нужно иметь особый сертификат на употребление пространных образов и прочих сравнений. За злоупотребление метафорами следовало бы карать безусловным тюремным сроком.

– Вы бы могли выбрать что-нибудь, чем можно заниматься круглый год, – сказала Трудяга.

– В Норвегии ты можешь заниматься подледным ловом круглый год. То есть я. Я могу ловить весь год, если захочу.

– И вам бы следовало выбрать что-нибудь, что можно делать вместе с другими.

– Можно прекрасно рыбачить в компании, только стоять надо поодаль друг от друга. Как я уже говорил. Кстати, о рыбе. Вы знаете, что карп способен прожить на суше дольше всех других рыб?

Доктор Здоров перебил:

– Вы ведь не принимаете это всерьез?

Я оспорил:

– Я приехал сюда добровольно, заплатив кучу денег. И принимаю это очень даже всерьез.

– Тем не менее, Крис, мне кажется, вы норовите нас одурачить. Если так, то вы дурачите и всех остальных в группе. Мы в одной лодке.

Мы что же, еще и в одной лодке? Метафоры громоздились друг на друга, целая гора метафор: подледный лов, дом, лодка; неужели вещи не могут оставаться самими собой? Я так и хотел сказать, что, мол, тоскую по поверхности, что в мире чересчур много всяких разных сведений. Но больше не мог сопротивляться.

– Я не хотел, – сказал я. – Не хотел никого дурачить.

– А чего вы хотели, Крис?

– Сам не знаю, доктор Здоров. Вот что самое ужасное.

Я опять увидел «Моби Дика», он стоял не там, где в прошлый раз, – наверно, доктор Будь или доктор Здоров читали его. Мы бы вполне могли поговорить о нем, о капитане Ахаве, о невероятном факте, что главный герой романа, капитан Ахав, появляется лишь на 349-й странице, но тем не менее все время присутствует как слух, тень, угроза, миф и страх. Между тем время истекло.

– Вот это мы как раз и выясним, Крис, – сказал доктор Здоров. – Чего вы хотите.

Трудяга опять дала мне анкету, и Билл проводил меня в мою комнату. Билл работал круглые сутки. Ночью он каждый час заходил ко мне, светил карманным фонариком и, удостоверившись, что я еще жив, тихонько уходил. Когда-то Билл был одним из нас, из резидентов, он тоже вернулся после войны с путаницей в голове и с сердцем не на месте. Затем его перевели в охрану, ведь он не выносил жизни вне этих стен, ему было некуда идти, вот он и решил остаться здесь. «Шеппард П.» был его жизнью. Невозможно сказать, сколько ему лет. Когда я спросил, с какой войны он вернулся домой – вьетнамской, в Заливе, в Сомали, Ираке, Афганистане или даже в Корее, – он только покачал головой и сказал: