Татьяна Набатникова - Город, в котором...

Мысль с каждым разом прибывала в очевидности, как теленок в весе. Стоило только установить на лице этот лучезарный покой младенца — и все, не оставалось других вариантов.

Как случилось, что Нина не подумала об этом раньше?

Здесь, в деревне, все стихии природы близко — они пронизывают всю жизнь, как сплетения корней почву. Их изменчивость дает людям все многообразие существования. То ты враждуешь с природой, противоборствуя ей, то плачешь, побежденный, подсчитываешь урон, а то помиришься — и вы в согласии черпаете взаимную радость весны, и томление лета, и благодать урожая. И на ближнего человека приходится здесь куда меньше твоих ожиданий, чем в городе.

Ведь как было: приехав в город учиться, Нина скоро стала ощущать некий недочет, но не могла разобраться, в чем он состоит. Природы как потери она не хватилась: во-первых, она ведь, собственно, никуда не делась, природа: вот небо, вот земля, вот деревья, воздух, солнце… во-вторых, Нина не догадывалась, что это такая уж важная часть бытия. Однако неслышно вкралось и разрасталось отъединение, захватывая метастазами и те области, которые, казалось, от природы никак не зависели. Многократно повторенные преграды домов отгородили взгляд от живого пространства, этажи оторвали и вознесли вверх, но неба не прибавилось. И вот: все, что уцелело здесь от природы в твоей досягаемости, — это человек. Единственная ее часть. И спрос с человека здесь, среди города, непомерно вырос: ему одному приходилось быть для другого всей природой. Все волнения стихий, все перемены, обиды, ласки, угрозы и утешения человек мог здесь получить только от человека. И каждый оказывался несостоятелен держать ответ одним собой за всю природу. И каждый был поэтому как бы обманут другим — и никто не был виноват.

А на земле, в деревне, люди в буран спасали своих животных, в заморозки укутывали свои растения, укрывали их, разводили в садах костры. Осенью они помогали земле накопить силу и удобряли ее навозом своих животных, способствуя всеобщему круговороту вещества природы. А земля отплачивала им без счета, и так они жили, не подозревая даже, до какой степени зависят друг от друга — душевно.

И теперь, догадавшись обо всем этом, Нина удивлялась, как это она убереглась не сойти с ума там, в городе, — ведь она постоянно ощущала там ущерб, который не поддавался наименованию, ибо из того, что люди привыкли учитывать в жизни как необходимое, все у нее имелось в достатке: пища, одежда, любовь и кров. Сколько раз ночами вставала она, подходила к окну и глядела на кусок неба, с которого луна лилась, — и мучилась, как глухонемой, не знающий имени предмету. Она напрягалась что-то вспомнить — необходимое! — и не могла, не хватало силы. Забыла. Все забыла. Иногда во сне приходила некая гармония, от которой из расслабшей души текли и текли слезы, но, проснувшись, теряла: что это было?

А если уехать навсегда в деревню, добывать свой хлеб в поте лица, как заповедано, где-нибудь в полеводческой бригаде, на картошке, на свекле — лишь бы трудно, страшно, надрывно жить и уставать так, чтобы не оставалось сил чувствовать свою отдельную неутоленную душу; да, именно туда — в поле, в грязь, в холод, в дождь, с заскорузлыми пальцами, с потрескавшимися пятками; забыть себя, не различаться с полями, с землей, с холодным дождем, прийти с ними в полное сращение; и тогда, может быть…

И еще одно. Очень важное. ИСКУПИТЬ ВИНУ ОТЦА. Собой. Совершить это жертвоприношение. Потому что нет другого способа изменить что-нибудь в мире, кроме как самим собой, — разбавив сухой счет налаженной игры, нарушив собой согласную сонливость.

Ифигения…

Они приедут с Севой, они изменят не только свою жизнь, но и общую. Отец сам увидит, как должно быть. Чтобы убедиться — достаточно увидеть. И значит, надо, чтоб кто-нибудь показал.

А Сева наконец оставит тщету своего умственного проникновения в физику мира. Вдыхая пряный дым, стоял бы в сапогах, с вилами на изрытой, утомившейся от плодоношения земле (сколько сладких плодов создала она за лето из своей ничтожной плоти!) и думал о том, что зола ботвы вернет в почву утраченные элементы. И спокойно утешался бы этим, а мешки с картошкой уже перетасканы, ссыпаны в подполье и погреб, сено скошено, сметано и перевезено — и все это своим горбом, и горб от труда налился плотной силой, наполнился к зиме, и рука не замечая держит вилы, как свое естественное продолжение, а в печке парится в чугунке сладкая калина, ребятишки съедят ее с молоком, мигом потолстеют; жена ходит по тропинке двора — летом эта тропинка была оторочена, как мехом, пышными прядями конотопки, к осени трава поблекла и облезла, но все равно эта тропинка, и эта черемуха во дворе, и этот вот участок земли, огород — это как бы продолжение твоей жены — женская суть, которой ты обладаешь, хозяин, единолично и которой ни с кем не поделишься. Ты кормишь эту землю и засеваешь ее — и душа твоя потом произрастает на этом поле, пускает корни и цветет, и плодоносит; плоды ее: мирные чувства и покой сердца.