Татьяна Набатникова - Город, в котором...

— Значит, он сказал, сдаст и эту квартиру? — цепко переспросил Путилин.

А Горынцев вдруг вздохнул и говорит:

— Глеб Михайлович! Если дело только за этим, то возьмите лучше мою квартиру — ту, которую сейчас вырешили мне, — я без нее жил и спокойно еще могу сто лет обитать в общежитии.

Путилин очнулся от своей алчбы. Глянул на Горынцева отказывающимся, но благодарным взглядом, тоже вздохнул (вздох, говорят, — острие мысли):

— В том-то и дело, что дело не только в этом…

Пожаловался. Внезапная слабость. Предшественнику своему пожаловался. Им ли не понять друг друга…

— Я так и знал.

— Слишком много знаешь, — уже нахмурился, опомнившись, Путилин. Уже пожалел о своей слабости.

Как краток миг доверия. И даже краткий — как редок.

В ту ночь ему во сне (кто делает нам эти подарки? за что?) явилась Вичка. Она глядела на него с нестерпимым восхищением, и он ослеп от счастья. Какая-то дорога, еще что-то — все затмилось этим восхищением, на которое он неспособен был даже ответить. Набирает воздуху, хочет отозваться — и отзывается наконец, но она ему навстречу — с чем-то еще более ослепительным. Проснулся, закатившись в этом счастье, как в смехе, как в щекотке — въяве-то он ничего похожего никогда и не чувствовал. Несметные блага сна, прозрение ночное — он принял его благодарнее любой реальности, от реальности он вообще тотчас отрекся, обучившись за этот миг сна: как любить.

Обучился, стал робким, осторожным — он хотел теперь только молчать и тихо-тихо, ненарушимо вчитываться в ее лицо и впитывать все, что найдет в нем, в свое молчание — как в губку.

Ему захотелось немедленно осуществить к ней свое новое — озаренное сном — отношение. Он позвонил в Москву.

— Ой, Глеб, ты с ума сошел, ночь же у нас, меня с квартиры сгонят!

— Вичка… — с великой осторожностью произнес он.

И она сразу поняла. Это всегда самое сильное удивление любви: ОНА ПОНИМАЕТ ВСЕ! Это наитие физиологии — природа знает его во множестве примеров. Некоторые вещества становятся в поляризованном состоянии прозрачными насквозь. Потом поляризация рассеивается — и кристалл мутнеет… ОНА ВСЕ ПОНИМАЕТ — тоже поляризация любви. Открываются уши и становятся прозрачными глаза. Весь мир так и хлынет в эти открывшиеся окна. Потом будешь удивляться, куда все это подевалось — и понимание, и прозрачность, и дополнительное зрение. Откуда опять глухота…

И вот она сперва все поняла, а потом, когда опять про квартиру, — она:

— Ты не хлопочи. Если нам судьба — обязательно что-нибудь подвернется.

— Ты веришь в судьбу? А можешь дать материалистическое обоснование?

— Ты злоупотребляешь казенным телефоном.

— Я звоню из дома. За свои родные деньги.

— А где жена?

— Вика!..

— Ах, она уже ушла на работу!

(Откуда во сне эта очищенность, почему она не выживает в действительной жизни? Японцы, делая шкатулки из лака, уплывают для этого на лодке далеко в океан — чтобы не было в воздухе ни пылинки — и только тогда, слой за слоем, наращивают толщу стенок.)

— Я жду: материалистическое обоснование судьбы!

— Человек рождается весь из двух всего-навсего клеток, и устройство его — и физическое, и душевное — заданы изначально неизбежно и неповторимо. Как отпечатки его пальцев. И вот эта единственная комбинация может воткнуться только в одно-единственное гнездо жизни. И каждый из нас, методом проб и ошибок, находит наконец эту свою единственную лунку.

— Все вранье. Ничего судьба не сделает сама. Особенно квартиру.

— Слушай, Глеб, а может, все-таки скажешь жене?.. Ты же говорил, она великодушный человек, разменяли бы…

— Ай, Вика, да как можно быть великодушным к тому, кто тебя победил? Простить можно только слабейшего. И проявить великодушие. А когда борешься с сильнейшим — ну, ты женщина, ты этого можешь и не знать, а я еще из детства помню: будешь визжать, кусаться, на погибель пустишься, но будешь сопротивляться до конца. Так и женщина. Она слабее ребенка. Слабый не может прощать сильного, он может только ненавидеть и мстить.

— Ну хватит уже, я поняла твою гениальную мысль.

— Не кричи на меня! И не смей придираться к моей жене!

— А ты не смей больше оставаться с ней под одной крышей!

— Интересно, куда же я пойду?

— Хоть куда. Хоть палатку разбей во дворе своей ТЭЦ и там живи. В конце концов, у тебя есть кабинет! Начальник, елки-палки!..

Был момент, казалось: от всей этой неразберихи — как человек от неразрешимости зажимает уши руками, зажмуривает глаза и кричит: «А-а-а!» — так и Глеб просто сейчас возьмет и удавится, чтобы больше ничего не видеть, не слышать и ни о чем не думать.