Татьяна Набатникова - Город, в котором...

— Товарищ тут ни при чем. Мы о деле должны думать, — обиделся перспективный демагог.

— Печетесь о деле, Юрий Васильевич? Но вы ведь уезжаете. На кого же вы д е л о оставите?

— Ну как хотите. Я могу и не вмешиваться…

Потом еще один разговор.

— Глеб Михайлович, гарантии, конечно, никакой нет, но… я имею в виду, дело запущено…

— Какое дело? — насторожился Путилин, к одному тону Хижняка чувствуя брезгливость.

— Ну, насчет заграницы…

Боже мой! Вот так разрешишь однажды человеку считать тебя подлецом — и потом попробуй отними у него это право! И его взгляд на тебя будет затягиваться петлей у тебя на шее, и не выпутаешься.

Однажды в давнее студенческое время, когда еще только пробовал жизнь, как воду босой ногой: не холодная ли, когда ничего еще не знал заведомо, и вот курсе на втором было им предложено, кто пожелает, написать по философии научную курсовую работу — несколько тем на выбор. Стимул: если работа будет зачтена хорошо, освобождение от экзамена. Автомат.. И Глеб соблазнился. Он выбрал тему «Социальное значение НТР». Ну, чего там, все ясно. Прогресс, и все тут. Освобождение для гармонического развития личности. Остается только надоить из этого побольше слов, чтобы реферат оказался потолще. Девятнадцать лет, уже вполне осмотрелся, понял, ЗА ЧТО получают конфетку. Встал и сам в очередь за конфеткой — бесплатной. Вот подошла очередь, вот ты уже выкрикнул похвальное «дважды два — четыре» и протянул руку за вознаграждением. А преподаватель прочитал заголовок твоего реферата, ему и заглядывать внутрь не понадобилось, все содержание было написано на твоей роже и вся степень научности твоего труда.

— Как скажется на личности труд, состоящий из нажимания на кнопки? — спросил преподаватель.

— Ну… — озадачился Глеб.

Не дожидаясь ответа:

— Можете ли вы с уверенностью сказать, что, когда мы достигнем достаточно высокой производительности труда, у нас не будет безработицы?

И посмотрел Глебу в глаза. Тихо так спросил, вполголоса. Совсем не так, как с кафедры вещал. Скажи сейчас Глеб «уверен» — и он получит свою конфетку. Не посмеет преподаватель не дать ему эту конфетку. За благонамеренность мысли.

Преподаватель молчаливо пытал его взглядом. «Знать будущее» Поль Валери назвал самым вздорным устремлением человека, а историю — «самым опасным продуктом, вырабатываемым химией интеллекта, ибо в истории нет никакой очевидности, позволяющей ей диктовать народам образ действий». И что «история оправдывает все, что пожелает». Но здесь дело было не во «вздорности устремлений» — а в согласии Глеба на легкую — дешевую — конфетку, вот почему усмехнулся преподаватель, вот почему Глеб ужался, усох от стыда и молча протянул руку за своим трудом. И преподаватель, чуть презрительно пожал плечами и отдал эту работу, оставшуюся без рассмотрения. Они оба как бы договорились считать постыдный этот эпизод не имевшим места; и чтобы впредь больше не спекулировать на черном рынке, наживаясь на чужой беде или чужой глупости — и на любой другой чужой несостоятельности.

И вот перед Путилиным, сорокалетним главным инженером, стоит — нет, уже не такой, как был тогда Путилин, уже поздно: стоит готовый демагог, и стыд, к которому сейчас взывай не взывай, — уже не сработает. Опоздал ты, Путилин. Надо было хотя бы на полгода раньше. Хотя бы тогда, когда ты подмазывался к его продажной загранице, помогши ему убедиться в единственности этого пути людей. К растлению этого человека ты руку приложил, Путилин, хотя сам в молодости был спасен преподавателем, себя не пощадившим, собой рисковавшим, лишь бы отучить тебя от любви к легкой поживе — ведь, чтоб спасти, достаточно и одного взгляда, но отправленного вовремя, а у тебя, Путилин, вовремя этого взгляда не нашлось, а теперь уж этого Хижняка не то что взглядом — пикой не пронзишь, затвердел.

— Бог с вами, Юрий Васильевич, какая заграница! — в ярости (на себя) заорал Путилин. — Вы с вашей заграницей совершенно запустили все дела! Сколько времени не игрались тренировки на вахтах! Немедленно…

Вот и все, что он мог теперь, не смогший вовремя.

Хуже того, стыднее того — спустя несколько недель, скрепя сердце, скрипя зубами, он вызвал к себе Хижняка:

— Скоро уедете, квартира останется пустой? — Подъем крутой, тяжкий.

— Ну… да… — Юра на всякий случай колебался, как любой купец, еще не раскусивший цели супротивника.

— На два года?

— Ну, я не знаю, на сколько меня вызовут.