Виктор Дьяков - АРМЕЙСКИЕ БУДНИ сборник рассказов

Они сошлись, слились под струями падающей воды, сорокалетняя пышная белотелая женщина и восемнадцатилетний смуглый поджарый парень. Они не целовались, не обнимались, как это делают, так называемые, цивилизованные люди. Они в неуправляемом животном влечении приникли друг к другу, её округлый мягкий живот к его плоскому, твёрдому в "квадратиках" мышц брюшного пресса, её большие вислые груди к его неширокой, но кажущийся из-за обилия "растительности" выпуклой груди, а широкие бабьи бёдра с лихвой перекрыли узкие, худые. То что им обоим чрезвычайно хорошо Пупков ощущал так, будто сам стоял на месте "волосатого". Минуты три их тела казались совершенно неподвижными. При этом небольшое, смуглое как бы проникало, входило внутрь большого, мягкого, белого. Но теперь уже Пупков знал куда надо смотреть - он отчётливо видел как у обнажённого курсанта набухает, увеличивается, поднимается его обрезанная "крайняя плоть". Она оказалась такой большой, что не верилось в её принадлежность столь невысокому, субтильному человеку.

Переход от "спокойной фазы" свидания к бурной произошёл мгновенно. Парень вдруг резко, с неожиданной силой обхватил женщину за полную талию и с диким коротким вскриком оторвал от пола, поднял вверх, так, что её голова с разметавшимися мокрыми волосами почти достала до соска-разбрызгивателя. Пупков через "глазок" совсем близко увидел её лицо, выражавшее сладостную муку ожидания высшего наслаждения, её глаза ... они были закрыты. Удивительно, как волосатому удавалось так долго удерживать её ... поднимать, насаживать. Она так и не открыла глаз, постанывая как от лёгкой боли сквозь крепко сжатые губы, когда чуть опускалась вниз, и как бы с некоторым облегчением, когда чуть приподнималась, а струи тёплой воды стекали по всё более красневшим плечам, груди, бёдрам. Потом он опустил её, завалил прямо на выложенный плиткой пол, своими волосатыми худыми ногами вновь уверенно раздвинул её роскошные бёдра и уже в новом положении начал делать челночные поступательные движения вверх-вниз иногда издавая резкие гортанные вскрики. Она же продолжала постанывать уже снизу. Теперь вода лилась прямо на его тощие ягодицы и спину с хорошо просматривавшимися позвонками, на её круглые колени и полные икры ног вразброс торчавшие из под узкого волосатого тела.

Пупков совсем забыл не только о времени, но и о своём не очень устойчивом положении. Он, стараясь как можно удобнее примоститься у отверстия, не заметил, как постепенно сдвинул ящики, на которых стоял ... То что падает, Пупков осознал слишком поздно, когда уже лежал на полу подсобки и выставив руки прикрывался от с грохотом падающих на него составных частей "пирамиды". Превозмогая боль, он вскочил, выбежал в дверь, и что было сил понёсся к выходу и дальше во весь опор, сквозь моросящий дождь в казарму ...

4

Какое-то внутреннее чувство подсказало Пупкову, что про увиденное нельзя болтать ни в коем случае. Придя на следующее утро в столовую, он лишь мельком увидел повариху. Вне всякого сомнения, она поняла, что за ней и её молодым любовником кто-то подсматривал. Видимо, до конца своего дежурства она не осталась, так как после завтрака куда-то исчезла и её подменила другая повариха. Пупок во время приёма пищи украдкой поглядывал на столы, где принимали пищу второкурсники: по лицу курсанта-ингуша вообще нельзя было определить, что он чувствует, многие кавказцы обладают природным даром изображать показное спокойствие даже в непростых ситуациях ... Тётя Маша вообще больше не появилась в училищной столовой, после той ночи она сразу уволилась. Постепенно повседневные заботы заслонили случившееся, но даже по прошествии времени Пупков не решился ничего рассказать.

Оценить своё молчание в полной мере Пупков смог только когда учился уже на последнем курсе, когда осознал, что такое кавказские нравы. Он понял, что рисковал очень сильно, если в детстве за подобное его всего лишь пороли, то здесь запросто могли лишить жизни. Позже, когда в девяностых Кавказ забузил, это стало проявляться часто, но тогда в семидесятых, о тех нравах мало кто из приезжих догадывался. Всё было скрыто под толщей внешнего спокойствия и показной лояльности к советской власти, к русским.

Если бы тот факт, что молодой ингушский парень является любовником немолодой русской бабы получил огласку, то есть если бы Пупков где-нибудь проболтался об увиденном в душе, более того выступил бы как очевидец, свидетель их плотского совокупления в такой по местным канонам постыдной обстановке ... На лицо не только грех, что правоверный осквернился. Нет, если даже кавказский мужчина насилует неверную, русскую - это не позор, не осквернение, это унижение неверной, её народа. За это не осудит свой народ, свой род, даже если осудит советский суд. Ведь унижая другой народ, он возвеличивает свой - так всегда мыслили на Кавказе. Но здесь совсем другой расклад, здесь не было насилия - это была настоящая взаимная страсть между юношей и зрелой женщиной. Но на языке местных понятий, учитывая, что он много моложе, получалось, что не он её, а она его ... совратила, использовала, унизила. Это обида всему роду, племени. За это её ... Но скорее всего, чтобы дело не получило широкой огласки, сначала бы "зарэзали" свидетеля, потом уже её. Таким образом, обида была бы смыта кровью неверных. Ну, а джигит ... у горцев каждый джигит на учёте, его бы пожурили, но не тронули, ведь ему надо создавать семью, плодить детей, укреплять нацию, увеличивать её численность ...