Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Больше в это лето глупостей он не выкидывал. Речан даже удивлялся такой перемене. Но как только вернулась жена хозяина, поминай как звали его покорность, тоску и желание ладить. От них не осталось и следа.

Все началось сызнова.

— Не чавкай! — сказала она с отвращением.

Он перестал жевать, и за столом воцарилась напряженная тишина; вдруг в коридорчике раздался звонок. Это подал голос телефон, непонятный ящичек из красного дерева, который появился на стене вскоре после возвращения женщин. Речан избегал его, считая барской выдумкой, забавой, и ни разу к нему не прикоснулся, сколько бы тот ни трезвонил. Звонок у телефона был требовательный, Речану всегда чудилось в нем что-то зловещее, вроде вести о пожаре, наводнении, но, как бы у него ни замирало сердце, как бы звонок ни волновал его, трубку Речан не брал, предпочитая уходить в сад или наверх, в свое кресло. Он с удовольствием испортил бы телефон, но уважение к творению рук человеческих не позволяло ему этого сделать. У него в голове не укладывалось, как это могут люди разговаривать, не видя друг друга. Сам он, ему казалось, не смог бы разговаривать без прямого контакта с говорящим.

Жена встала и ушла. Он слышал ее голос:

— Ал-л-л-ооо! Извините, кого? А! Привет! Привет, привет, дорогая… а я подумала, что это опять почта… Что слышно? Да? Подумать! Да… да… Ну конечно, конечно, дорогая, как мы договорились… Хорошо, Трудика, конечно…

Звонила Гертруда, жена Винтиера Люборецкого, оптового торговца скобяным товаром, с которой они часто перезванивались. Речан обрадовался, что хотя бы на минуту избавится от грубых нападок жены. Он не торопился доесть и уйти, это означало бы бегство, что нельзя было допустить. Но окрик его ошеломил.

Жена разговаривала с приятельницей обиняками. Даже вроде бы заговорщически, так что он невольно начал прислушиваться. Но ничего не понял. Сейчас жена уже привыкла к телефону и разговаривала тише, не то что раньше, когда она буквально орала, считая, наверно, что должна силой голоса протолкнуть слова через тонкий провод, а то они не попадут к месту назначения, потерявшись где-нибудь за ближайшим углом.

Речанова и Люборецка познакомились в поезде. Жена оптовика возвращалась с Татр, Речанова с дочерью ехали из родной деревни. (Им долго не хотелось уезжать оттуда, хотя Речан уже дважды высылал им по телеграфу большую сумму денег, которую они растратили на всякие развлечения.) При посадке на поезд, идущий в Паланк, они заметили на платформе молодую разодетую даму. Обе, мать и дочь, решили, что она возвращается с моря, может, даже из Франции, где, наверное, носят такие огромные летние шляпы, темные очки и прекрасные воздушные платья с большим декольте. Женщину эту они знали в лицо, знали и кто она, только еще не успели с ней познакомиться. Люборецка стояла у вагона с незнакомым им молодым человеком в спортивном костюме, в шапочке с козырьком и с мотоциклетными очками и, не стесняясь присутствия нескольких паланчан на платформе и в поезде, держала себя с молодым человеком весьма интимно. Позже она без всякого смущения подсела к Речановой и ее дочке, назвала их «милые паланчанки» и, как ни в чем не бывало, завела веселый разговор. Такая непосредственность поначалу шокирует, но вскоре к ней привыкают, считая знаком особого расположения к собственной персоне. Именно так случилось с Речановой и ее дочкой. Девушка поначалу обрадовалась обществу Люборецкой даже больше, чем мать, потому что в поезде отношения у них с матерью стали напряженными. Дочь еще до отъезда начала догадываться, что в матери происходит какая-то недобрая перемена, поездка утвердила ее в этом мнении, в особенности после того, как мать несколько раз уезжала в Баньску Быстрицу без нее и возвращалась только на следующий день, никак не объясняя своего поведения.

Оказалось, что госпожа Люборецка была вовсе не на море, а в Высоких Татрах. Она без стеснения рассказывала о своих поклонниках, прекрасных развлечениях и прогулках и заразительно смеялась. Это со временем восстановило против нее младшую Эву, но Эву-старшую заставило отнестись к ее болтовне более внимательно. Вскоре девушка пересела от них к окну, но краем уха продолжала слушать о летних похождениях пани Люборецкой, которые ее и уязвляли (она сама не знала почему), и волновали, хотя она старалась внушить себе, что ее это никак не касается. Когда рассказчица вдруг, ни с того ни с сего, начинала беззаботно и звонко смеяться, Эва-младшая, как ни сопротивлялась, тоже не могла не улыбнуться, было в этом смехе что-то естественное, искреннее, лукавое, женское и озорное. И вся ее стройная девичья фигура, головка с коротко стриженными светло-каштановыми волосами, открытое лицо дополняли это впечатление. А когда она не только рассмеялась, но и подпрыгнула на скамье, стало ясно, что в ней скрывается бесенок.