Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Ланчарич.Да, да, я не должен был делать этого… Только я боялся, знаете, как мальчишка, что получу в жандармерии хороший фасоляш — взбучку, значит.

Коник.Вы этого испугались?

Ланчарич.Да, пан судья, этого, святая правда. Я ведь тогда уже понял и сказал себе: Волент, бедолага, плохи твои дела, ты угодил в крепкие когти.

В зале раздался смех.

— Человек в любой ситуации должен владеть собой, — сказал судья, чтобы самому не рассмеяться.

Ланчарич.Сейчас-то я ох как сожалею, что так все случилось, теперь хоть людям на глаза не кажись.

Государственного обвинителя доктора Самуеля Замбоя возмущал весь тон разбирательства: он был слишком старый практик, чтобы не понять игру Волента, да и своего коллегу Аладара Белика он знал наизусть. Будь его воля, он сумел бы как следует их погонять и поднять на смех, но он этого не хотел. Судя по атмосфере разбирательства, доктор Коник явно действовал в пользу обвиняемому. Сегодня все были настроены как-то несерьезно, ожидая чего-то смешного, так что обвинитель стремился только не опростоволоситься, с клиентами Белика у него всегда были проблемы. Он не любил видеть его здесь, никогда не радовался спору с ним, уже одно его присутствие и тот цирк, который разыгрывали его подопечные своей деланной наивностью, лишали его равновесия.

Он ограничился тем, что спросил обвиняемого Ланчарича, знает ли тот, что таким вот поведением он портит доброе имя своего работодателя и его предприятия. И с иронической улыбкой ждал, какую наивную околесицу понесет клиент Белика.

Волент некоторое время стоял с опущенной головой, потом посмотрел на судью, словно не зная, следует ли отвечать на вопрос обвинителя, и, наконец, будто все же поняв, что нужно, медленно повернулся, взглядом поискал Речана и покорно, почти умоляюще, спросил его:

— Мне ответить?

Мастера его вопрос столь изумил, что он с крайней естественностью закивал в знак согласия, потом смутился и покраснел.

Суду, в первую очередь обвинителю, было ясно, что это, скорее всего, заранее подготовленный ход, но впечатление, что он, Волент, все же приличный человек, признающий порядок и авторитет, уже создалось.

Тогда Волент ответил:

— Когда вы не хотите, пан обвинитель, получить фасоляш, прошу прощенья — трепку, вы немножко защищаетесь. Кто же в Паланке не побоится получить дубинкой от таких здоровенных парней, как наши жандармы?

Паланкские жандармы, присутствующие в качестве свидетелей, только глаза вытаращили, но ни один из них не запротестовал.

Свидетель, вахмистр Блащак, только хмурился, делая вид, что как мужчина он с обвиняемым свел счеты на месте. Своими показаниями он, конечно, никого не вдохновил. После него предстала перед судом его супруга. К большому удивлению присутствующих, краснея и заикаясь, она пыталась смягчить вину обвиняемого. Все даже притихли, до такой степени ее показания всем не понравились. Казалось, ее самоуверенный муж оказал на нее какое-то давление, потому что она обращалась только к нему.

Потом давал показания патруль — два вахмистра в мундирах. Оба обрисовали ситуацию лексиконом военно-чиновничьего словаря. Безлико и неинтересно. Обвинитель тоже не придал значения их заявлению. Блащак уже навредил делу своим самолюбием. Суд поддался известной, но необъяснимой неприязни всех работников юстиции к блюстителям закона в форме, нелюбви, старой как мир.

Свидетельские показания штабс-вахмистра Жуфы были зачитаны. Они не содержали ничего интересного, ничего, что касалось бы прошлого Волента или же его торговых дел.

В общем, получился совсем заурядный суд. Судья судил, обвинитель обвинял, защитник произнес речь о бедном сироте, обвиняемого осудили, требования потерпевших удовлетворили.

Довольнее всех выглядела Речанова, печальнее всех — Волент. Он как-то наивно считал, что, если он сыграет на суде этот для него унизительный спектакль, его освободят. Он изобразил из себя трусливого мальчишку! На что он пошел!

Ему влепили большой денежный штраф. И три недели отсидки в здешней тюрьме.

Там ему было неплохо. Речаны оплачивали ему первоклассное питание, которое доставлял надзиратель из недалекой гостиницы «Слован»; раз в неделю, с разрешения уголовного судьи, его посещала Речанова со всякого рода утешениями: дескать, все скоро забудется, — привозила ему сигареты, белье, газеты и даже бутылочку тэркелицы [52] Тэркелица — виноградная водка. . В тюрьме порядки были домашние, в пяти небольших камерах иногда вообще арестантов не было. Волент большую часть времени проводил во дворе среди сыновей надсмотрщика или у него на кухне. Так что жаловаться ему было не на что, по прошествии нескольких дней он привык. Терзало его другое — подозрение, что Эва приезжает сюда не из-за него одного. При первом ее посещении он вел себя очень сдержанно, желая дать ей понять, дескать, он кое-что чует, и даже попросил, чтобы в следующий раз его навестил Речан, а потом все дни до следующего приезда молился, чтобы приехала она сама. В течение этих двадцати с лишним дней своей отсидки он уже полностью подчинился ей.