Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Как мы уже говорили, довоенный Паланк принадлежал к числу самых веселых городов республики, и буйство Ланчарича казалось здесь уместным. В таком городе просто должен был появиться такой вот неукротимый мужик, пьяница и дебошир, силач и бахвал, человек вообще-то незначительный, но желающий отличиться любой ценой.

Долго рассказывали историю, как жандармский патруль однажды зимой на улице нашел его, пьяного, валяющимся в сугробе. Жандармы пожалели парня и хотели поставить его на ноги, но он так развоевался, что извалтузил не только их, но и жандарма, подоспевшего на подмогу. Это было, когда Волент уже вернулся из армии, где, конечно, его оставить не захотели (он считал это обидой и делом рук здешних жандармов). В общем, у него была дурная слава. Несколько раз его судили (хотя в его «деле» были зафиксированы отнюдь не все его номера — жандармы смотрели на своего «друга» сквозь пальцы), начальную школу он не закончил, у него не было даже пяти классов, в армии не прижился, начав службу на кухне и закончив ее в полковых конюшнях, генерала своего в глаза не видел, хотя военную службу в Чехии вспоминать любил.

Теперь он об этом предпочитал умалчивать, но в Паланке были еще такие, кто помнил историю одного футбольного матча. Приехал какой-то прославленный FC [51] FC — футбольный клуб. . Это было незадолго до Венского арбитража, в Паланке поднималась мощная волна шовинизма, так что футбольный матч превратился в подозрительную демонстрацию. И вдруг на глазах у зрителей Волент без всякой на то причины ввязался в драку с жандармом в штатском — к превеликой радости присутствующих он положил его на лопатки и гордо удалился.

С годами Ланчарич излечился от подобного дебоширства. Но когда-то было достаточно, чтобы в его присутствии в корчме вспомнили жандарма, как он сразу так взрывался, что нельзя было понять, о чем он говорит. Бил от злости ногой в стол, швыряя шляпу об пол, просто задыхался от ненависти. Он и теперь не прощал оскорблений, но научился подавлять свой гнев.

Пожалуй, все же он был невезучим. Он ведь и сам толком не знал, почему так задирается, отчего ему так хочется командовать и всюду пускать в ход свои кулаки. И откуда только бралась в нем эта фанаберия? Тут, наверное, и Кохари был виноват, таким он воспитал его доя себя — напористым, неукротимым цепным псом своей бойни, телохранителем сына, себя самого и своей жены.

Многое Волент перенял от своего мастера. Тот, бывало, расправлялся с непокорной вещью, разбивая ее вдребезги. Если ему не поддавалась кость, он бросал ее об пол, в ярости разбивая топором. Это качество проявилось и в Воленте. С ученических лет. Он и с ножами иной раз поступал так же. Если нож ему не нравился, он изо всех сил швырял его в угол или загонял в стол, иной раз корежа стол и раня себе руку. Поначалу он так же безобразничал и на бойне, а позже, когда набрал силу, кидался даже на взрослых мужиков.

Как-то раз, еще в бытность учеником, на ярмарке его лягнул конь. Сначала это его поразило, но в следующий миг он кинулся на лошадь как бешеный, и Кохари потом пришлось возмещать убытки хозяину коня. А однажды подростком он шагал через поле в сильную грозу, убежденный, что ничего с ним не случится, и его ударило молнией. Два дня он провалялся без сознания. Это не прошло бесследно, и в пьяном виде сказывалось. Он говорил потом, что ничего не помнит. Дескать, трахнуло по ногам, и все. С тех пор Волент не прикасался даже к электрическим пробкам, никто не мог заставить его перейти реку вброд или сесть в лодку. В дни наводнений он к реке близко не подходил, словно боялся: а вдруг там что-то произойдет и он не найдет в себе сил прийти на помощь и посрамит честь своего имени, которым так гордился.

Со стихиями он больше в поединок не вступал, ненавистных его сердцу жандармов предпочитал обходить стороной, не пропуская, однако, случая их обругать, а любовниц своих старался менять чаще.

Оставалась мечта о самостоятельной торговле. И вдруг он впервые в жизни влюбился. Раньше у него словно и не было времени для этого чувства, он как будто только сейчас для него созрел. Тридцати с лишним лет!

Вместе с новыми, ранее незнакомыми ему заботами души, которые, как он говорил себе, ему черти накачали, в нем пробудился прежний характер. И только теперь он наконец осознал, что все дебоши, которые он устраивал, проистекали от его болезненной чувствительности и тоски. С тех пор как он начал понимать жизнь, он непрестанно думал о своей участи, о том, что он обойден судьбой. Он — сирота, потерянная душа, зависящая от милосердия чужих людей.