Уильям Стайрон - Уйди во тьму

— Вернись, Милт! — крикнул Черри Пай.

Лофтис, пошатываясь, осторожно пересек зал, не забывая улыбаться, расплескивая шампанское. Теперь среди новой музыки, новых друзей он обнял Дору, у которой все лицо после публичных поцелуев было в губной помаде, вместе с Кэмпбеллом, странным бледным юношей с глазами как фиалки и большущими прозрачными ушами, и они образовали трио. Рука Лофтиса лежала на груди Доры, и они пели: «Я — ленивый дьявол».

— Какой приятный голос, красавец старина! — воскликнула Дора.

Кэмпбелл изобразил красивую жеманную улыбку, но крикнула она это Лофтису и он пощекотал ее ребра.

— Этакая славная девчоночка! — сказал он.

— Красавец старина!

— Сладкая моя. Поцелуй и Поппи тоже.

Она подошла к нему. От отчаяния он поцеловал ее нарумяненную, измазанную помадой маску и почувствовал, как ее язык коснулся его языка со сладостным привкусом виски. Покраснев, чувствуя, как его лихорадит, он отошел. Лужайка была погружена во тьму. У двери он обменялся рукопожатием с доктором Холкомбом, который был в пальто и шарфе; он услышал — ему показалось, что услышал, — как доктор сказал: «Берегите ее, Милтон». Глаза старика были полны слез, а Лофтис подумал: «Беречь кого?» Но доктор уже ушел; дверь за ним захлопнулась, в коридор ворвался холодный воздух, а у Лофтиса стакан выпал из ослабевших пальцев, и он смотрел вниз на черепки и на растекшееся по ковру виски.

У него сдало сердце. Почувствовав слабость, он опустился на стул. Нет никаких сомнений, никаких сомнений вообще. Он должен что-то предпринять. Оставшись один, он слышал замирающий шум приема, усталый смех, песни — «Я обожаю тебя, моя крошка», — которые они пели, и вечерние ветры, шелестевшие снаружи, казалось, уносили звуки песни вместе с увядшими листьями. Две девушки прошли, хихикая, по коридору. В темноте они не заметили его — одна даже наступила ему на ногу. В окно светила луна, яркая как фонарь, и вечер, казалось, был полон голубой, колышущейся пыли. По воде плыли листья и чайки, сморщенная тень ветерка. Да, сомнений не было: пришло время принимать решение. И он подумал: «Возможно ведь, что вся моя жизнь была ошибочной. Возможно, это я все породил. Значит, Элен была права. Своей добротой я убил единственное существо, которое было мне по-настоящему дорого. Может, все мы просто слишком чувствительны, как говорил отец. Им никогда не следовало закладывать в мозг животного представление о любви…»

Его охватила дикая ярость.

— Нет, — громко произнес он, поднимаясь на ноги, — нет, черт побери!

Он пошел, скользя по пролитому виски, в направлении лестницы. Яркий свет встретил его в гостиной, пронзительные, усталые голоса все еще пели, а тут еще Эдвард, сам пьяный в стельку, взял его за локоть, но Лофтис продолжал идти.

— Куда это ты шагаешь, старый приятель? Сам старик папашка улыбается тебе! И крепко, крепко пожимает руку… — И он шлепнул свою руку на плечо Лофтиса. — Знаешь, — продолжал он, — хорошо, что я приехал на свадебный пир Пейтон. Сколько я посмотрел тут людей! Знаешь, если бы мы с тобой были на пустынном острове и там были бы эти люди, так мы с тобой соответственно были бы президентом и вице-президентом. За счет…

— А ну пошел ты прямиком к черту, Эдвард, — буркнул Лофтис, отстраняя его.

Он потащился наверх. В коридоре было темно и тихо. Звуки снизу долетали приглушенные и неразличимые. Он с минуту постоял наверху лестницы, задрав нос, принюхиваясь, разведывая. Он ничего не видел, но в темноте очертания и тени беспорядочно качались и ему пришлось, чтобы устоять, прислониться к стене. Он почувствовал, как колотится сердце и его пробирает холодный страх. Он с трудом овладел собой и на цыпочках пошел по коридору, стараясь ничего не задеть и не опрокинуть. Наконец он услышал голоса в комнате Элен. Вернее, голос: Элен. Он подкрался к двери. Она была закрыта, но не заперта, и на полу коридора лежал тонкий клинышек света. Он услышал, как Пейтон сказала:

— Слова, слова, слова… почему вы не дойдете до сути?

Позже он не мог припомнить — из-за того, — что у него были затуманены мозги, что последовало за этим, но, в общем, произошло примерно следующее…

Голос Элен — бесстрастный, но наставительный: «Вот что я пытаюсь сказать тебе, моя дорогая. Нет, я вовсе не считала, что ты не должна пить. Ты что, думаешь, я член Союза женщин-христианок против алкоголя? Безусловно, нет. Но, дорогая девочка, для меня важно другое. Право, Пейтон, после того как мы так старались все спланировать для тебя, неужели ты считаешь…»