Уильям Уортон - Пташка

Но уговаривать меня бесполезно. Мне так нравится, как он летает, что просто с ума сойти. Воздуха для него будто вообще не существует. Взлетая с пола клетки, он оказывается на высоте двух футов еще до того, как успевает раскрыть крылья. Когда же он кидается с верхнего насеста вниз, то складывает крылья и раскрывает их лишь в последний момент, за миг до того, как разбился бы о дно клетки. Такое ощущение, что у него из крыльев можно выщипать все перья, и все равно он будет летать. Он летает, потому что не боится этого делать, а не потому, что так полагается птицам. Его полет есть акт личного творчества, своего рода вызов.

Мистер Линкольн продает его мне за пять долларов. Он стоит по меньшей мере пятнадцати. Мистер Линкольн уверяет, будто ему хочется, чтобы я взял Альфонсо на испытательный срок, а потом опять заехал к нему и рассказал, что получилось. Если дело не пойдет, я могу вернуть Альфонсо назад и он даст мне другую птицу. Мистер Линкольн потрясающий человек. Хотелось бы, чтобы таких, как он, было больше.

Вернувшись домой, я сажаю Альфонсо в ту клетку, где раньше держал Пташку, до того как построил ей вольер. Затем вешаю эту клетку внутри вольера, где живет Пташка. Я не решаюсь селить их вместе вот так сразу. Мистер Линкольн боится, что кенар, не дай бог, убьет ее, так что надо быть осторожнее.

Только поймать его — это уже было что-то. Он носился по клетке так, будто совсем спятил, и когда мистер Линкольн в конце концов загнал его в угол и схватил, он принялся яростно пищать и всячески вертеть головой, так и норовя клюнуть держащую его руку. Он был совершенно беззащитен, его крепко стиснули, но когда я протянул палец, чтобы его приласкать, он крутанул головой и изо всех сил клюнул. Пташка сидела на моем плече и внимательно смотрела. Интересно, подумал я, о чем она сейчас думает. Когда же я стал засовывать ее в клетку, в которой ее всегда перевозил, она серьезно прощебетала мне: «Квип? Квип?». Альфонсо я решил везти домой в картонной коробке, хотя побаивался, что он может проклевать в ней дыру и выбраться.

До чего забавно на них смотреть. Конечно, Пташка чрезвычайно взволнована. Она подлетает к его клетке и пытается повиснуть на ее боковой стенке, чтобы заглянуть внутрь. Пока она так висит, он пару раз сильно клюет ее в лапку и в грудь. Один раз ему даже удается вырвать у нее из грудки несколько перышек.

В новой клетке он чувствует себя вполне счастливым: ест, пьет и вообще устраивается как дома в первый же день. Похоже, единственное, чего он хочет, — это чтобы его оставили в покое. Я жду, когда он запоет. Никогда не слышал, чтобы он пел у мистера Линкольна. Мистер Линкольн даже подул, чтобы раздвинуть его хвостовые перья и показать его маленькую штучку, как будто насчет того, что он самец, у меня могли быть какие-то сомнения, но вот может ли он петь, я не знаю. Мистер Линкольн предупредил, что не помнит, пел ли он когда-нибудь вообще, но он и не прислушивался. Его меньше всего интересует, поют ли его канарейки. Не думаю, чтобы это заботило и меня, но мне не терпится переместить Альфонсо в вольер, чтобы можно было наблюдать, как он летает.

Во второй половине дня снова отправляюсь к Птахе. Я уже начинаю думать, что от моих посещений будет не слишком-то много толку. Загвоздка в том, что я не уверен, действительно ли хочу, чтобы Пташка вернулся в наш мир. У нас тут столько крысячьего дерьма! И чем больше я присматриваюсь, тем поганей оно выглядит. Пташка, возможно, знает, что делает. Ему не нужно ни о чем беспокоиться, всегда кто-нибудь заботится о нем, кормит его. Он может жить полноценной жизнью, притворяясь вшивой канарейкой. Чего здесь такого страшного?

Господи, да я и сам тоже мог бы придумать для себя какую-нибудь шизу. А может, и впрямь прикинуться гориллой, как тот парень в палате напротив? Дело нехитрое: только не забывай время от времени подставлять руку, когда срешь, и кидайся в того, кто заходит. Тогда меня тут запрут и начнут ухаживать не хуже, чем тогда, когда я лежал в госпитале в Меце. Да, это запросто. Может быть, кстати, подобное и есть признак сумасшествия? Впрочем, кому, как не мне, знать, что это не так уж плохо, когда решение за тебя принимает кто-то другой.

Господи, как было бы здорово опять стать футбольным защитником и бежать через все поле, чувствуя, как прилипает грязь к твоим бутсам, и вдыхать запах плесени, исходящий от высоких, до ушей, наплечников, слышать, как отдается в футбольном шлеме твое собственное дыхание. Все просто, знай сбивай с ног любого, на ком футболка другого цвета.