Уильям Уортон - Пташка

На следующий день, когда Пташка вспрыгивает на мою жердочку, я медленно вынимаю ее из клетки. Этому предшествовало немало тренировок, когда внутри клетки я качал ее вверх и вниз, двигал из стороны в сторону, так что теперь Пташка знает, как не упасть с этой жердочки, и потому не боится. Когда я вытаскиваю ее через раскрытую дверцу, она смотрит на «притолоку», проплывающую над ее головкой, и несколько раз отпрыгивает назад, чтобы остаться в клетке. Оказавшись у конца жердочки, она спрыгивает с нее и остается внутри. Я начинаю все сызнова, но результат, увы, тот же. После трех или четырех попыток мне приходит в голову мысль обмакнуть кончик пальца в ее любимое лакомство, чтобы она с него клевала, пока я протаскиваю ее через дверь.

Это срабатывает, и когда Пташка смотрит наверх, она уже вне клетки. Увидев, где находится, она громко щебечет мне: «квр-И-ИП?». Я держу жердочку как можно более неподвижно, а Пташка стоит на ней и глядит на меня. Потом она осматривает комнату. Должно быть, она ощущает себя астронавткой, на своей ракете покинувшей пределы земной атмосферы.

Я держу ее так примерно с минуту, затем очень медленно опускаю и помещаю обратно в клетку. Миновав дверь, она спрыгивает с жердочки и оказывается на полу. Склевывает с блюдца одно семечко, затем прыгает на другую сторону клетки и пьет. Все выглядит так, словно она проверяет, остался ли ее мир тем же самым, не изменился ли после того, как она его недавно покинула. После этого мы часа полтора «квипаем» друг другу. Мы оба взволнованы. Как это чудесно — видеть ее перед собой свободной, знать, что она может взмахнуть крыльями и полетать по комнате. От этого все вокруг изменяется, и моя комната кажется мне большой, как небо.

Я учусь щебетать, и у меня получается все лучше. Это нужно делать гортанью, сильно сжав горло где-то внизу, и помогать губами. Свистом этого не сделаешь.

На следующий день я опять вынимаю Пташку из клетки. Она чуть приседает под притолокой дверцы, но и только. Я подставляю ей палец с лакомством, и она принимается есть. При этом она придерживает кончик пальца лапкой — впервые она дотронулась до меня! Минут, наверное, пять я держу жердочку, на которой она сидит, на вытянутой руке и катаю ее, медленно передвигая этот «насест» вверх и вниз, взад и вперед. Каждый раз при этом она «квипает» мне и смотрит в мои глаза.

Я подношу мою подругу к самой клетке, но вместо того, чтобы просунуть жердочку через дверь, я наклоняю ее к крыше клетки, и Пташка спрыгивает на ее верх. Затем я засовываю жердочку в открытую дверь. После нескольких «квипов» и «пипов» моя птичка снова прыгает на нее и по ней забирается внутрь. После этого закрывать дверцу мне попросту стыдно.

Она знает, как она храбра и великолепна. Она вспрыгивает на тот насест, где я обычно кормлю ее лакомствами, и два раза громко щебечет: «КРИ-ИП?». По сути, у нее теперь получается нечто совсем новое, похожее на «КРИ-ИП-А-РИ-ИП?». Я кладу на палец несколько зерен, и она их склевывает. Через несколько недель Пташка уже вылетает из клетки, когда я открываю дверцу, и садится на жердочку, которую я ей протягиваю. Она часто покидает ее, чтобы слетать в другие места: на мою кровать, на подоконник или на тумбочку. Потом она всегда возвращается. Она так красиво летает: головка вперед, лапки подогнуты назад. В комнате ее крылья издают звук, похожий на шепот. Чтобы ее подозвать, все, что мне нужно, — это подставить ей жердочку и подозвать, прощебетав: «Пи-ип КвИ-ИП».

Сперва я даю ей одно или два вкусных зернышка, как вознаграждение за то, что она возвращается, но вскоре перестаю это делать. Я знаю, и она знает тоже, что мы просто вместе играем.

Иногда она меня поддразнивает: делает вид, что возвращается на жердочку, но в последнюю минуту сворачивает в сторону и садится на что-то другое. Однажды так получилось, что она приземлилась мне на голову. Я могу любоваться, как она летает, весь день, и даже смотреть, как она прыгает, мне тоже нравится. Она любит скакать по полу в поисках чего-то настолько мелкого, что я вообще этого не вижу. Зато я внимательно смотрю, где она оставляет свои невольные следы. Если мать найдет на чем-нибудь птичье дерьмо, то всем играм конец.

Проходит много времени, прежде чем Пташка позволяет мне погладить себя по головке или по грудке. Так уж устроены птицы: они даже сами друг друга не гладят. Однако постепенно Пташке это начинает нравиться. Она садится мне на ладонь и, важничая, топорщит перышки, когда я провожу пальцем по ее макушке или по крыльям. Ей нужно подрезать коготки, но каждый раз, когда я хочу покрепче взять ее для этого в руку, она ударяется в панику.