Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Вот что я сказал бы на его могиле, если бы меня попросили произнести речь.

— А его психоанализ Мэрилин Монро?

— В последнее время в его несколько спутанных речах снова и снова появлялось слово «недуг». Он опять говорил со мной о своей идее кинопостановки «Ночь нежна» Ф. Скотта Фицджеральда. Как вы знаете, это история психоаналитика и безумной женщины. Две жизни, уничтожающие друг друга. На самом деле он не понимал, что произошло между ним и его пациенткой. Возможно, он был слишком врачом, слишком заинтересованным телесными недугами, чтобы вслушаться в страдание Мэрилин, не желая излечить его любой ценой. И слишком актером, чтобы до конца быть психоаналитиком. Но есть и другое, я думаю. В каждом из нас борются слова и образы. Возможно, Мэрилин в конце концов освободилась от своей потребности быть лишь картинкой. Может быть, у Роми образы в итоге одержали верх. Ему тоже хотелось делать фильмы — как автору, как актеру. Но он не осмеливался — ни тогда, ни впоследствии. Он высказывал свое мнение из-за кулис, предлагал внести изменения в диалог, критиковал работу оператора, пытался убедить в необходимости нового кадра, переписывал сценарий. Сценаристы и режиссеры раздражались, но им приходилось мириться с этими небольшими вторжениями «дорогого доктора» в последовательность кадров, в которых его пациентка была скорее объектом, чем субъектом. Роми был заворожен образами. Вы знаете, что в последние годы жизни слова покинули его. Судьба жестока: ему она послала молчание, мне — ночь. Слово и сон — два направления, между которыми делится и разрывается психоанализ, — позвали нас при приближении смерти. Его забрали образы, а мне остается лишь звук голосов. Запишите! Запишите это! Хорошо сказано, правда?

— Может быть, расскажете мне о ней? — прервал его журналист. — Насколько я знаю, вы тоже лечили ее некоторое время.

Уэкслер ненадолго замолчал, потом глубоко вздохнул:

— Я уцелел в этой грязной истории, которая, как и все истории, сделана из снов и денег, из власти и смерти. Бедный Роми! Он хотел бы получить первую роль или по меньшей мере вторую, быть партнером звезды. Он не понял, что ему предстоит стать статистом в жизни Мэрилин, всего лишь статистом. Конечно, это роль первого плана: последний, кто говорил с ней при жизни, и первый, насколько мы знаем, кто увидел ее мертвой. Кроме того, прежде чем взять ее на анализ, он уже был звездой интеллектуалов, и его диван был обязателен для любого, кто относил себя к элите кино. Но смерть Мэрилин его сломила. После этого он выжил, но уже никогда не был таким, как прежде. Между ними было нечто тайное, какая-то страсть, в которой каждый словно говорил другому: «Я не умру, пока останусь под твоей властью».

На следующий день после смерти Гринсона его сын предоставил Мильтону Уэкслеру разобрать его бумаги, прежде чем выбросить ненужные и подать остальные на хранение в архив факультета психиатрии УКЛА. Уэкслер целыми днями копался в бумагах. В одной из папок, где были аккуратно собраны черновики опубликованных статей или разрозненные заметки, в том числе и записи, сделанные на сотнях сеансах с десятками пациентов, он нашел записи, которые его коллега, казалось, сделал, готовясь к допросу:

«Мэрилин Монро пришла ко мне на консультацию в январе 1960 года. Она сказал мне, что я ее четвертый психоаналитик, но первый аналитик-мужчина. Я не знал, что стану последним (не считая Мильтона Уэкслера, который заменял меня в работе с ней в течение нескольких недель весной 1962 года). Тогда она находилась в таком расшатанном физическом и психическом состоянии, что я понял: партия будет трудной и…»

Одной или нескольких страниц не хватало.

Уэкслер вспомнил. Роми часто сравнивал психоанализ с игрой в шахматы. Однажды, когда он наскучил ему своими метафорами дебюта, вилки и прочих гамбитов, Гринсон, видя рассеянный вид своего коллеги, взорвался:

— Но ты знаешь, что сам Фрейд сравнивает лечение с партией в шахматы? Хочешь, прочту тебе, что он пишет?

Он бросился в свой кабинет и вернулся через несколько минут, держа в руке измятую страницу, вероятно переписанную для статьи. Он почти продекламировал:

— «Тот, кто пытается обучиться благородной игре в шахматы по книгам, вскоре обнаруживает, что только начальные и конечные маневры позволяют дать полное схематическое описание этой игры, тогда как огромная сложность, открывающаяся после дебюта партии, не поддается никакому описанию. Правила, которым остается подчинено практическое применение психоаналитического лечения, предполагают те же ограничения». Зигмунд Фрейд, 1913 год, — подытожил Гринсон весьма экзальтированным тоном и, как ни странно, чуть не плача.