Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Гринсон продолжал свой психоанализ у Макса Шура в течение семи лет.

Уже не раз заявлялись предположения, что Мэрилин Монро была убита. На следующий день после ее смерти начались вопросы о роли ее последнего психоаналитика, намеки на то, что он участвовал в преступлении, обвинения в том, что он его совершил. С годами Гринсона живописали все более черными красками. Его представляли каким-то врачом-преступником, который манипулировал актрисой и вызвал ее безумие и смерть. Юнис стала воплощением миссис Дэнверс, жестокой домоправительницей, запугивавшей госпожу Винтер в «Ребекке». Версии, по которым аналитик якобы являлся заказчиком или исполнителем убийства, были немногочисленны и подтверждены малоубедительными показаниями одного-двух свидетелей. Мотивы ему приписывались самые разные: любовная ревность, сообщничество с братьями Джоном и Робертом Кеннеди, выполнение приказа мафии, участие в коммунистическом заговоре. Более достоверными представлялись сценарии, обвинявшие его в убийстве пациентки из-за невольной врачебной ошибки.

Джон Майнер хотел понять. Вторая версия Гринсона, заставлявшая задуматься об убийстве, избавляла психоаналитика от чувства вины в том, что он не смог помешать своей пациентке умереть. Но первая версия самоубийства также могла прикрывать его подлинную виновность, если он соучаствовал в ее убийстве. Умерла ли она от летального сочетания нембутала и хлоргидрата или же фатальной смеси психоаналитического лечения и любовного безумия? Главным вопросом для Майнера оставался вопрос участия Гринсона вскоре после смерти в инсценировке самоубийства, а затем сокрытия следов насильственной смерти. Это не обязательно подтверждало соучастие в убийстве, если не считать, что вина начинается с устранения следов преступления, как писал Фрейд в одном из своих последних текстов, который Гринсон любил цитировать в пору обучения Майнера в УКЛА. Но почему Гринсон так поступил? Были ли заинтересованы в этой смерти политическая власть, с которой он был связан, подрывное движение, к которому был близок, среда, от которой он зависел, или просто она представляла собой иллюстрацию провала психоанализа, который не смог ее спасти?

Майнер позвонил Гринсону:

— Мне хотелось бы попросить вас, чтобы вы рассказали мне всю эту историю.

— Какую историю? — отвечал психоаналитик. — Вы прекрасно знаете, что истории никогда не бывает. Есть только одна история историй. То, что я мог бы вам сказать, не было бы историей последних лет или последних часов Мэрилин и даже моим восприятием этой истории. Я не прошу вас верить в истинность всего, что я вам расскажу, — только в необходимость этого. Вы услышите лишь ее голос и мой, если я смогу прибавить что-либо к этим записям, которые говорят сами за себя. Эти годы, самые прекрасные и ужасные годы моей жизни, я готов вновь пережить вместе с вами. Приходите сегодня вечером, в семнадцать часов, после похорон.

Войдя в дом Гринсона, Майнер был резок. Только успев сесть, он проговорил:

— Сначала ответьте, почему вы сказали вначале: «Мэрилин Монро покончила с собой…»

— Я не это сказал, когда звонил в полицию. Я сказал: «Мэрилин Монро умерла от передозировки». Это не исключало того, что препараты ввел кто-то другой. Только потом я сказал, что она сама стала виновницей своей смерти. Я мог бы сказать «Она стала виновницей своей жизни». Они не поняли бы, что можно хотеть умереть, потому что испытываешь отвращение не к жизни, а к смерти. К этой горькой смерти, которую принимаешь, чтобы забыть о ней, которую глотаешь в приступах переворачивающей сердце тревоги. Никогда мы не узнаем правду об этой смерти, ведь версия самоубийства и версия убийства противоречат только в сознательных действиях и мотивациях. Для подсознания самоубийство почти всегда является убийством, а убийство иногда представляет собой самоубийство. Однажды Мэрилин сказала мне: «Я не боюсь умирать. Я ведь уже умерла». «Все боятся смерти», — ответил я. Мы ничего не знаем о ней. От этого страха, который присутствует в каждом из нас в разной степени, несомненно, избавляют нас вера в рай и в бессмертие. Я допускаю, что в отчаянии и агонии можно прибегнуть к этому представлению. Но я борюсь против представления, что можно жить, рассчитывая на это бессмертие. Все мы боимся смерти, но лучшее средство достойно встретить ее — это хорошо жить. Человек, проживший свою жизнь хорошо, тот, у кого была богатая и хорошая жизнь, может встретить смерть лицом к лицу. Он опасается ее, он встречает ее и умирает достойно. Да, я думаю, что единственное бессмертие, на которое мы можем надеяться, — это прожить некоторое время в воспоминаниях, которые сохранят о нас другие.