Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Во время собрания психоаналитиков в память Ральфа Гринсона Анна произнесла от имени фрейдистского института хвалебную речь:

«Мы готовим новые поколения психоаналитиков во всем мире. Но мы еще не открыли секрет, который бы позволил подготовить настоящих преемников таких людей, как Роми Гринсон, мужчин и женщин, использующих психоанализ до его последних пределов, чтобы понять самих себя, чтобы понять себе подобных, чтобы общаться с миром в целом. Ральф Гринсон был увлеченным человеком, для которого психоанализ был не просто профессией, а настоящим образом жизни».

От имени Психоаналитического общества Лос-Анджелеса Альберт Солнит произносит прощальную речь в честь «капитана Гринсона, доктора медицины»: «Это был ученый, клиницист и романтик. С детства до самой старости он любил жизнь во всех ее формах, во всех ее выражениях: музыкальном, поэтическом, артистическом и спортивном. Он всегда был неравнодушен к судьбам тех, кто старался реализовать себя, тех, кто терпел неудачу, тех, кто проигрывал в жизненной борьбе, тех, кто страдал и нуждался».

Годом позже Марианна Крис тихо умерла в Лондоне, у Анны, в спальне Марты Фрейд, вдовы учителя. Анне восемьдесят лет, ее сердце барахлит.

«Можно сказать, что я попыталась пойти следом: вскоре после смерти Марианны у меня были проблемы с сердцем», — пишет она Хильди Гринсон. Она умрет в 1982 году.

В пьесе Артура Миллера «После падения», впервые поставленной Ильей Казаном в Нью-Йорке в 1964 году, Квентин, мужской персонаж, говорит Маги (очевидно, Мэрилин): «Самоубийство всегда убивает двух человек. Для того оно и нужно».

На своем сеансе психоанализа, на следующий день после просмотра представления, Ральф Гринсон говорит Максу Шуру:

— Миллер вложил в уста персонажа то, что он почерпнул из своей собственной истории любви: «Ты хочешь уже не моей любви. Ты хочешь моего уничтожения». Это можно сказать и о Мэрилин.

— А ваши чувства к ней вы могли бы назвать любовью? — спросил Шур.

— Я ее любил. Я ее не любил. Я не любил ее любовью. Я любил ее, как любят ребенка, больного ребенка. За ее промахи, ее страхи. Ее страх пугал меня, ее страх, который был больше нее, в который она укрывалась, этот страх, который, как мне казалось, я мог принять, сдержать, успокоить.

— Хорошо, на этом мы остановимся, — заключил Шур.

Гринсон выбрал психоаналитика в Нью-Йорке не только для того, чтобы он помог ему выйти из траура по Мэрилин, но и для того, чтобы уехать подальше от Голливуда, забыть о кино. Когда он вспоминал эти годы, он думал, что Лос-Анджелес наконец настиг Мэрилин и убил в ней Мэрилин нью-йоркскую, ту, которая в один прекрасный день бежала из Голливуда, чтобы стать кем-то другим, и по возвращении устроила пресс-конференцию на тему «Новая Монро». Но в конце семидесятых годов в истории кино Манхэттен победил Голливуд. Только в Нью-Йорке Гринсон наконец мог подписаться под фразой, которую повторял ранним утром сержанту Клеммонсу, в то время как санитары компании Шеффер уносили тело Мэрилин: «Мы ее потеряли». Он часто повторял эту фразу при Шуре, но не уточнял, кого обозначал словом «мы».

На следующих сеансах он задавался вопросом: что привело его именно к этому психоаналитику? Шур был врачом Фрейда в его последние годы в Вене, затем в Лондоне. Возможно, Гринсон стремился вернуться к Фрейду, от которого он отошел из-за своей неортодоксальной техники в лечении Мэрилин. Вероятно, между ним и Шуром существовала некая идентификация. Этот последний был — и остался — скорее врачом, чем психоаналитиком. Но Гринсона привлекла некая более бессознательная причина. Он обнаружил ее только после смерти Шура, когда в 1972 году была издана книга, которую он едва успел окончить, — «Смерть в жизни Фрейда». Он задним числом интерпретировал свой выбор четвертого психоаналитика как повторение, продиктованное знаками судьбы.

В то время как пресса начала намекать на то, что Гринсон убил свою пациентку уколом в сердце, он прочитал, что Шур был тем самым врачом, который сделал Фрейду инъекцию морфина, освободившую его от страданий и от жизни.

«Двадцать первого сентября, когда я сидел у его постели, Фрейд взял меня за руку и сказал: «Дорогой Шур, вы помните о нашем первом разговоре. Вы обещали мне тогда, что не покинете меня, когда придет мое время. Теперь все это только пытка, не имеющая смысла». Я кивнул, подтверждая, что не забыл свое обещание. Он вздохнул с облегчением и, не отпуская мою руку, сказал: «Благодарю вас». После секундного колебания он добавил: «Поговорите об этом с Анной». Во всем этом не было ни малейшего следа сентиментальности или жалости к себе — только полное осознание реальности. По желанию Фрейда я сообщил Анне о нашем разговоре. Когда страдание стало невыносимым, я сделал ему подкожную инъекцию двух сантиграммов морфина. Вскоре он почувствовал облегчение и заснул мирным сном. Выражение страдания исчезло с его лица. Я повторил эту дозу примерно двенадцать часов спустя. Последние силы покидали Фрейда. Он вошел в кому и больше не проснулся. Он умер 23 сентября 1939 года в три часа утра».