Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

Уорден присел на краешек кровати.

— А ты все такой же, ни капли не изменился, — сказала Карен.

— Это только внешне, — ответил Уорден.

— Так мило с их стороны, что они пустили нас к себе.

Она сказала это искренне, но в ее словах прозвучала не признательность, а удивление, что вот так, совершенно свободно, они смогли расположиться в доме абсолютно не знакомых им людей. И все улыбалась — той улыбкой, какой он никогда не видел у других женщин: в ней столько теплоты и любви и одновременно что-то далекое, недоступное.

— Это все Старк организовал.

— Я знаю, — сказала Карен. — Диана мне сказала. Как она хороша.

— Да, — согласился Уорден.

— Она очень любит Старка.

— Да.

— А он ее любит?

— Не знаю. Думаю, что да. Немного. И, конечно, по-другому, не так, как она его любит.

— Я знаю, — быстро проговорила Карен, — я причинила ему много боли.

— Нет. Он сам виноват.

Он не стал говорить ей о тех полгода в Блиссе. Он думал о них, но постарался отогнать от себя эту мысль, чтобы не высказать ее вслух.

— Он хороший человек. Я хотела бы поблагодарить его за это свидание, пока он не ушел.

— А он и не приходил. У него деда, ему пришлось вернуться.

— Это неправда.

— И потом, он боялся, что его приход тебя смутит. Мне нужно сказать тебе.!. — сказал он.

— Я слушаю.

— Относительно… Я отказался от офицерского звания.

— А я уже знаю, — улыбнулась Карен. — В Скофилде последнее время только и говорят об этом.

— Значит, ты уже знаешь?

— Да.

— И все-таки приехала?

— Да.

— Даже когда Холмс запретил тебе?

— Да.

— Почему?

— Потому что я хотела приехать. Потому что ты хотел, чтобы я приехала.

— Я этого не стою, — сказал Уорден. — Я этого не стою. Я этого совершенно не стою.

Неожиданно и резко, так, что Уорден даже вздрогнул, она встала с кресла, наклонилась к нему и закрыла ему пальцами рот.

— Не говори так. Молчи.

Уорден резко и решительно, даже с какой-то свирепостью отдернул ее руку.

— Не мог я иначе. Не мог я иначе поступить. Пытался, но не мог.

— Я знаю, что не мог, — пытаясь утешить его, сказала Карен.

Ее глаза вдруг повлажнели. Однажды он видел у нее такие глаза — тогда, когда она узнала о Прюитте. Но слез у нее не было.

— Он хороший человек, — сказала она. — Очень хороший.

— Да, — сказал Уорден. — А как тебе удалось уехать?

— Уехала, и все.

— И Холмс ничего тебе не сказал?

— Он запретил мне ехать, — просто ответила она.

— И ты все-таки приехала?

— Ну конечно, дорогой, — улыбнулась она. — Я же люблю тебя.

На мгновение Уордену показалось, что он не выдержит и что-то сейчас случится.

— И ты все знала, — каким-то бесцветным, ничего не выражающим голосом проговорил он, — даже когда я тебе звонил?

— Я узнала об этом намного раньше. Мне кажется, я давным-давно все знала, только не признавалась себе в этом. Мне кажется, что, может быть, поэтому-то я и люблю тебя, люблю, потому что всегда знала, что ты такой.

— Наверное, мы любим только то, что нам недоступно. Может, в этом и заключается любовь. Может, так это и должно быть.

— Я ненавидела тебя. Временами я тебя страшно ненавидела. Без ненависти нет любви. Потому что привязываешься к тому, кого любишь, это лишает тебя настоящей свободы, и невольно в тебе закипает возмущение. А возмущаясь потерей собственной свободы, пытаешься заставить другого отдать тебе последние крупицы его собственной свободы. Любовь порождает ненависть.

Говоря это, Карен все время сидела, наклонившись вперед, к Уордену, опершись локтями на свои чудесные колени. Глаза ее блестели.

— Я пытался… — снова сказал Уорден, все еще держа в своей руке руку, которой Карен прикрывала ему рот. — Одному богу известно, как я пытался…

— Я-то знаю.

— Не знаешь. Я посмотрел на них, на всех этих россов, калпепперов и криббиджей, и понял, что не могу на это пойти.

— Ну конечно, не можешь. Если бы ты смог, ты не был бы самим собой — Милтом Уорденом. И я тебя не любила бы.

— Но наши планы! И остальное! И все остальное! Все это я перечеркнул.

— Это несущественно.

— Нет, существенно. Почему мир устроен именно так, а не по-другому? — сказал Уорден, давая волю своим чувствам. — Никак не могу понять, почему он так устроен.

— Я тоже не могу понять, — сказала Карен. — Раньше я от этого очень страдала. А теперь поняла, что так и должно быть. По-другому и быть не может. От одной опасности избавишься, а тебя уже подстерегает другая, более серьезная. По-другому никак не получается.