Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

Гонолулу быстро оправился от суматохи первых военных дней. Но прошло и недели, как по радио возобновили передачу музыкальных и рекламных программ, и если не считать солдат, устанавливавших проволочные заграждения вдоль побережья в районе Уайкики Бич, часовых в касках, выставленных у важнейших объектов, таких, как радиостанции и резиденция губернатора, и нескольких разрушенных зданий, вроде дома на улице Кухио и аптекарского магазина на углу улиц Макколи и Кинг, внешне жизнь города, подвергшегося столь суровому испытанию, мало чем изменилась.

Было похоже, что мир бизнеса но обескуражен случившимся, и канцелярия военной полиции, как обычно, держала деловых людей в курсе событий. Вот и мадам Кайпфер на третий день после нападения японцев позвонила Альме домой и велела на завтра явиться на работу, но не к трем часам дня, как было заведено, а к десяти утра. Подобное распоряжение позже получила по телефону и Жоржетта от хозяйки «Ритца». Поскольку приказом о военном положении был установлен комендантский час, который начинался с наступлением темноты и после которого никому не разрешалось покидать дом без специального пропуска, деловая жизнь города ограничивалась только часами дневного времени.

Как в заведении мадам Кайпфер, так и в «Ритце» клиентура резко сократилась. Личному составу армии и флота краткосрочные отпуска в город были запрещены, и дело дошло до того, что большую часть своего рабочего времени девицы проводили, играя в карты. Некоторые уже решили ехать домой и хлопотали, чтобы достать билеты на пароходы, на которых эвакуировали в Штаты жен и детей военнослужащих.

Правда, до мадам Кайпфер дошли слухи, что в самое ближайшее время и армейцев и моряков снова будут увольнять в город — в порядке строгой очередности, разумеется. Однако пока что некоторое оживление в отеле «Новый Конгресс» наступало только тогда, когда забегали офицеры — изредка, небольшими группами, и днем, а не ночью, как раньше.

Было и еще одно обстоятельство, которое беспокоило мадам Кайпфер. Из надежного источника ей стало известно, что как в Штатах, так и па Гавайских островах па вооруженные силы оказывали давление, чтобы прикрыть публичные дома. Как сказали мадам Кайпфер, нажим исходил из Вашингтона, где женщины, сыновья которых находились на военной службе, устроили во время предвыборной кампании целый тарарам и грозили провалить своих представителей в конгрессе, если они не предпримут никаких мер.

Но, несмотря на все эти помехи, мадам Кайпфер, обуреваемая внезапным приливом патриотизма и самозабвенной преданности долгу, поклялась — а клялась она весьма редко, — что будет стоять на своем посту столько, сколько она с божьей помощью сможет, и будет вносить свою скромную лепту в дело достижения победы над врагом до тех пор, пока под ее командой останется хоть одна девица.

После того как Прюитт ночью съел оставленные Альмой сэндвичи, она взяла за правило готовить и оставлять ему еду перед уходом на работу и перед тем, как лечь спать. Он съедал все, что она ему оставляла. Но когда она забывала оставить ему что-нибудь — а так случалось несколько раз, — продукты в холодильнике и буфете оставались нетронутыми. Да и вообще он стал похож на человека не от мира сего. Оп не брился, не мылся, не снимал одежды на ночь, а так, во всем, не раздеваясь, просто заваливался на свой диван. От него шел такой запах, что его присутствие можно было определить, будучи в другом конце комнаты. Казалось, на всей его внешности лежал отпечаток кары господней. Он ходил с всклокоченной головой, и Альма не помнила, когда последний раз его волос касался гребешок. Лицо его стало одутловатым, под глазами нависли мешки, а сам он, и раньше не отличавшийся полнотой, худел все больше и больше. Он бесцельно слонялся — с бутылкой в одной руке и рюмкой в другой — из кухни в гостиную, из гостиной в спальни и на веранду; немного посидев с отсутствующим взглядом в одной комнате, он поднимался и шел в другую. То, что поначалу привлекло Альму в нем — сдержанная сила в выражении лица, трагическая глубина в его глазах, — бесследно исчезло.

И самое главное, было не похоже, что ему становилось лучше. Наоборот, все говорило о том, что в этом состоянии он будет пребывать очень и очень долго — до тех пор, пока или истощит себя до такой степени, что превратится в скелет и умрет, или окончательно свихнется и бросится на кого-нибудь с ножом.

Альма невольно вспоминала, что он убил начальника караула в гарнизонной тюрьме. А что до Жоржетты, то та честно и прямо признавалась, что боится его.