Элис Уокер - Цвет пурпурный

И имей это ввиду, говорит Шик.

Сейчас я держу в руке вот это письмо.

Дорогая Сили,

Ты, наверное, думаешь, что я умерла. Я жива. И писала тебе все эти годы. Альберт мне тогда пообещал, что тебе не видать моих писем, и раз ты мне не отвечаешь, видимо, так оно и есть. Я теперь стала писать только на Рождество и на Пасху, в надежде, что мои письма затеряются среди поздравлений или, может быть, Альберт проникнется духом милосердия и сжалится над нами.

Мне столько надо тебе сказать, что я даже не знаю, с чего начать, — к тому же ты и это письмо, наверное, не получишь. Я уверена, что Альберт по-прежнему вынимает всю почту сам.

Но если ты вдруг получишь это письмо, я хочу сказать тебе одно — я люблю тебя и я жива. Оливия тоже в порядке, и твой сын тоже.

Мы собираемся вернуться домой к концу следующего года.

Однажды вечером в постели Шик стала меня про Нетти расспрашивать, какая она, да чево с ней, да где она.

Я ей рассказала, как Мистер __ хотел ее охмурить. Как Нетти ему дала от ворот поворот и как он ее выставил из дому.

Куда она пошла? Шик спрашивает.

Мне про то неведомо, говорю. Мы с ей здесь распростилися.

И ты никаких вестей от нее не получала с тех пор?

He-а, говорю, Мистер __ почту вынимает, и я каждый день жду хоть словечка от ее. Нет ничево. Померла, видать, говорю я.

А может она быть в таком месте, где почтовые марки смешные делают? И вид у нее задумчивый стал. Я бывает с Альбертом хожу почту вынимать, и он иногда достает письма, все обклеенные какими-то диковинными марками. Он не объясняет, просто в карман засунет и дело с концом. Я раз у него попросила на конверт взглянуть. Он сказал, попозже даст. Да не дал.

Она в город собиралася уйти, гаворю. У нас тут марки как марки. Белые мужики с длинными волосьями на их.

Х-м, она говорит, на тех какая-то толстая маленькая белая тетка. А твоя Нетти какая? Умная?

Не то слово, говорю. Боже ты мой, да она едва говорить научилась, уже газеты читала. Задачки решала как орешки щелкала. Говорила как по писаному. А уж какая она хорошая, просто другой такой в целом свете не найти. Глаза так и сияли добротой. И меня любила.

А какого она роста? Шик спрашивает. Какие платья любила носить? А когда у нее день рождения? А какой ее любимый цвет?

Все ей про Нетти знать надо.

Я рассказывала покудова не охрипла.

Зачем тебе знать? спрашиваю.

Она единственная, ково ты в жизни любила, говорит. Кроме меня.

Вдруг Шик с Мистером __ опять не разлей вода. На ступеньках рядом сидят. К Харпо ходют. До почтового ящика гуляют.

Шик смеется на каждое евонное слово. Зубок да титьков ему показывает до беса.

Мы с Грейди силимся вести себя как цивилизованные. Так ведь трудно. Я как услышу Шиков смех, меня так и подмывает ее задушить, а Мистеру __ по роже съездить.

Всю неделю страдается мне. Мы с Грейди до того скисли, он стал травкой баловаться, а я молитвы читать.

В субботу по утру Шик кладет мне на колени Неттино письмо. На ем марка с маленькой толстенькой королевой Англии. И еще другие марки, с кокосами, арахисами да каучуковыми деревьями, и на их написано Африка. Где Англия, я не знаю. В каких краях эта Африка, тоже. Значит, я все равно не знаю, где моя Нетти.

Он прячет твои письма, Шик говорит.

Не-е, не может быть, говорю. Мистер __ конечно, скотина, да ведь не такая.

Такая, такая, Шик говорит.

Как же так, говорю, он же знает, Нетти для меня все. Как же можно?

Этого мы пока не знаем, говорит Шик, но мы узнаем.

Мы опять конверт заклеили и ему в карман сунули.

Весь день в евонном кармане письмо пролежало. Он даже словом не обмолвилси. Ходит себе, с Харпо да с Грейди, да со Свеном балагурит, на Шиковой машине учится водить.

Я слежу за каждым его шагом. Я чувствую, в голове у меня будто пустота образуется. Я вдруг, сама не знаю как, стою позади его стула с бритвой в руке.

Слышу, Шик смеется, будто ей так смешно, дальше некуда. И говорит мне, Просила ж я тебя дать мне что-нибудь острое, заусеницу отрезать, да только эту бритву Альберт жадничает давать, как ниггер какой.

Мистер __ оглянулся. Положь на место, говорит. Вот бабы. Вечно им надо резать, только бритва затупляется.

Тут Шик бритву у меня выхватила. Ну да ладно, говорит, все равно она уже тупая. И в ящик с прочей бритвенной дребеденью ее швырнула.

Весь день я веду себя так, словно в меня София вселилась. Я заикаюся, я чево-то бормочу про себя. Я брожу по дому и жажду Мистеровой __ крови. В моем уме он уже десять раз труп. К вечеру у меня вообще язык отнял си. Разеваю рот, у меня рык получается вместо слов.