Шерли Грау - Кондор улетает

— Думаешь купить его дом?

— Это хороший дом. А кто душеприказчики?

— Его же еще и в гроб толком не уложили.

— Приценись.

— До похорон?

— Им, наверное, не терпится избавиться от этого дома. Ведь папочка размазан по всем стенам.

— Маргарет Мэри, — сказал Старик, — у тебя гнусное чувство юмора.

— Точно такое же, как у тебя.

— Ты правда хочешь этот дом?

— Мне казалось, что мы договорились. — Она хлопнула газетой по столу. — Ссориться из-за денег мы больше не будем.

Старик удивился:

— Разве такие вещи говорят дряхлеющим отцам?

Она внимательно на него поглядела.

— Знаешь, папа, — сказала она, — если бы ты покончил с собой, мне было бы очень скверно.

— Эта мысль остановит мой палец на спусковом крючке.

— Ну, ради бога! — Она нетерпеливо вскочила. — Купи мне этот дом, только и всего.

Он купил этот дом еще до конца месяца. Маргарет — ее живот становился все больше и больше — не давала покоя архитектору и подрядчикам.

— Я хочу, чтобы он был закончен до рождения малыша, — заявляла она.

— Право же, — сказала Анна (они вместе отправились посмотреть незаконченный дом), — это невозможно.

— Надо добавить еще рабочих.

На губах Анны появилась мягкая улыбка.

— Тут и теперь рабочих больше, чем работы. Разве ты не видишь? Они же мешаются друг у друга под ногами.

Маргарет весело ухмыльнулась:

— И правда, как-то похоже на проект помощи безработным. Бедный малыш, придется ему родиться без; крыши над головой.

— Ему?

— Конечно, — сказала Маргарет. — Это мальчик, и его зовут Джошуа. Девочки я не рожу, нет уж. Я на такой промах не способна.

Это был мальчик. Он родился на полу ее спальни. Он лежал на коврике, а рядом извивались осклизлые кольца пуповины. Анна поспешно протерла ему рот и нос.

— Где же этот чертов врач?

Маргарет, все еще стоя на четвереньках между ножкой кровати и стулом, сказала:

— В первый раз слышу, чтобы ты чертыхалась.

— Маргарет, ты не знаешь, пуповину надо обрезать сейчас или подождать последа?

Маргарет закрыла глаза от еще одной, уже более слабой схватки.

— Какой у него жуткий вид.

Под хлопанье дверей явился врач.

— Боже мой, — сказал он. — Боже мой!

Маргарет вытерла пот со лба.

— Вы пропустили все самое интересное.

— Иногда роды бывают стремительными, милая дама.

— Не были они стремительными. Все это продолжалось часов шесть, не меньше.

— Маргарет! — сказала Анна. — О Маргарет, почему ты молчала?

— Хотела проверить, трусиха я или нет.

Доктор в полной растерянности пощупал ей пульс, потом повернулся к младенцу.

Маргарет встала с пола. Господи, у меня внутренности вываливаются. Я вывернута наизнанку, как носок.

Кое-как она добралась до кровати. Ее охватило глубокое утомление и сонливость. Она слышала, как вокруг снуют люди и как по-птичьи чирикнул младенец. Она устало перевернулась, вдавливая в матрац дряблый, растянутый живот.

Был сентябрь 1941 года.

Много лет спустя Маргарит казалось, что все происходило только между 1941 и 1945 годами. Все войны, мировые и личные. Все потери, видимые и невидимые…

Роберт Кайе получил чин морского офицера и отправился в Англию. У Старика случился первый инфаркт и первый инсульт. И это… с Энтони, сыном Анны.

Да, угрюмо думала Маргарет, это были страшные годы.

Когда он был совсем маленьким, он думал, что его мать — Дева Мария. Такая, как на картинке, — те же гладко зачесанные назад темные волосы, та же улыбка, то же темно-голубое платье. Он даже был твердо уверен, что раза два видел нимб над ее головой.

Но когда он упомянул об этом, отец засмеялся и сказал со скрытой злостью в голосе:

— Ты слишком рано начала его религиозное воспитание, Анна. Сними-ка мальчишку с диеты поповских книжек, пока он не вообразил себя Иисусом Христом.

— Ребенку это трудно, — сказала мать, как всегда, мягко. — Он только будет сбит с толку.

Но это вовсе не трудно, подумал Энтони. По крайней мере теперь. Отец все объяснил.

Энтони казалось, что существуют два мира: когда отец дома и когда его нет. Когда его не было, на дом словно ложился полог тишины, какой-то невидимый колпак. Все упорно улыбались, двигались медленно, были ласковыми, заботливыми, серьезными. И конечно, все любили его. И мать, и няньки — все они очень его любили. Даже тетя Маргарет, когда она приезжала, говорила медленно, а ее малыш плакал как будто тише, чем всегда.