Шерли Грау - Кондор улетает

Он медленно забрался под одеяло. Аккуратно обнял ее. Его руки гладили, ласкали, а паника становилась все сильнее. Да что это с ним, черт подери?.. Кожа у нее была гладкая, прохладная, несмотря на июнь. Прямо мраморная. У Бетти под мышками росли жесткие колючие волосы, кожа у нее была загрубелая, кое-где в прыщиках, в оспинах, оставшихся после ветрянки. И она всегда была горячей, даже в зимние ночи. Из ее пор проступали бусины пота, сливаясь в ручейки. От нее кисловато пахло потом.

Анна удовлетворенно вздохнула. Значит, пока все в порядке. Только бы дальше не сплоховать. Господи! — подумал он. — И надо же было мне пить!

— Тебе нравится целовать? — спросила она чуть слышно.

— Вот погоди, — сказал он, — сейчас узнаешь!

Ему еще никогда не приходилось иметь дела с такой женщиной. С девушкой.

Он подумал: все они в эту минуту одинаковы. Все до единой. Он вспомнил Бетти. Одинаковая дрожь, одинаковый выгиб. Одинаковое наслаждение — девственница и шлюха. Анна и Бетти. А ведь он даже ни разу ее не видел как следует — только силуэт во тьме и тихий шепот. Но он ее помнил. Как он ее помнил! Она как будто и сейчас была с ним. Змеиные движения. Страсть — не к нему, просто к мужчине. Но пока он был с ней, он был для нее всеми мужчинами мира. Ибо в этот миг его тело несло в себе силу и мощь будущего. Он сломает и уничтожит, он все переделает по-своему.

Он слепо подмял Анну под себя. Но овладел он Бетти, чье жадное тело ждало его. И завершил он свой брак с Бетти, из Бетти он исторг кровь Анны.

— Господи! — сказал он вслух. — Господи Иисусе!

Когда образ Бетти померк и капля крови впиталась в подшитую простыню, он перевернулся на бок и машинально протянул руку за сигаретой. (Они лежали на тумбочке совсем рядом. Откуда Анна знала об этой его привычке?) Он лежал на спине и смотрел, как дым исчезает в розовом сумраке. Он старался придумать, что бы такое сказать, но все выходило глупо. Что-нибудь нежное. Что-нибудь уместное.

К тому времени, когда он докурил сигарету и размял окурок на прожилках розовой пепельницы, сделанной в форме древесного листка, Анна, чуть-чуть отвернувшись, чуть-чуть отодвинувшись от него, уже спала крепким сном.

Утром, еще не открыв глаз, он понял, что она не спит. Он почувствовал, как ее пристальный взгляд начинает вскрывать его, словно консервную банку.

— Привет! — сказал он неопределенно и удивился утомлению в своем голосе. Всего несколько минут, а чувствует он себя совсем обессиленным.

Утром ее карие глаза казались почти круглыми. Под ними лежали тени, голубоватые тени, но сами глаза светились, словно за ними горели лампочки.

— Роберт, — сказала она, — мы будем такой счастливой парой, какой еще никогда не бывало.

Он нахмурил брови, замигал, но карее сияние не исчезало. Такой глянцевитый взгляд бывает только у кошки, когда она настигает жертву, которую собирается съесть.

— Роберт, — сказала она, — я тебя так люблю! И буду любить всю жизнь.

— Ты знаешь, я тоже люблю тебя, — сказал он. У него стреляло в ухе, в первый раз с детских лет.

Она, казалось, не слышала.

— Мне нравится думать, как мы состаримся вместе и у нас будут внуки.

— А?

— Две любви, воссоединившиеся, как им назначил бог. Без тебя я не захотела бы жить.

Он почувствовал, как съеживается под натиском этой пылающей уверенности и умирает.

Анна соскочила с кровати. Он заметил пятна крови на ее длинной белой рубашке. Может, она аккуратно свернет ее и спрячет как свидетельство, как вещественное доказательство?

Ему было показалось, что она собирается вернуться в постель, и он как будто ощутил легкое желание. Но она молча скрылась за дверью, и вскоре до него донесся запах кофе.

В полдень они выехали из Нового Орлеана. В десять часов проехали по главной улице Коллинсвиля, в одиннадцать миновали бакалейную лавку, она же почта, которые вместе составляли Порт-Беллу. На повороте не было знака, они проскочили мимо и отыскали свой отель только после полуночи.

Луны не было, но и при свете звезд они хорошо различали все вокруг. В двухстах ярдах от них пробирался Мексиканский залив, белесый, обрамленный пляжем. Он отражал ночь тускло, как лист неотполированного серебра. Ровные газоны без единого дерева поднимались от пляжа до самого отеля, возносившего над ними прихотливые башенки и островерхие крыши — деревянный замок, несущий стражу над водами, в которых кишат крабы.

У входной двери Анна сказала:

— Должен же тут быть звонок.