Шерли Грау - Кондор улетает

— Я сейчас буду, — сказал он. — Поставь лампу на окно.

— Теперь?

— Нет, минут через пять.

Молчание.

— Ты пил, вот в чем дело.

— Как раз успеешь причесаться, если тебе это нужно.

— Но нельзя же среди ночи… Ты знаешь, который час?

— Нет, — признался он, — но мне все равно. Открой дверь, когда я позвоню.

— Нет. Сколько раз я объясняла тебе, что должна быть очень осторожна.

— Много раз, — сказал он. — Но мне надоело прятаться за углом. Я поставлю большой черный лимузин прямо перед твоим домом… и вышибу дверь, если понадобится.

— Я этого не допущу.

— Хелен, — сказал он, устав препираться. — Ты откроешь дверь.

Улицы были пустынны, и он рассеянно подумал, что час действительно поздний. Вроде бы небо вон там светлеет, значит, скоро рассвет. Или просто у него устали глаза?

Хотя за два года знакомства он часто бывал у Хелен Уэйр, но на этот раз долго не мог найти ее дом. Тихие улицы под густой, жирной листвой камфарных лавров выглядели похожими как две капли воды. Он читал их названия: Хэмсон, Перье, Колизей… А как называется ее улица? Он повернул за угол и поглядел. Нет, не та. Нужно ехать назад. Где, черт побери, этот белый дом с магнолией перед входом? Одноэтажный белый дом с резными деревянными завитушками над крыльцом? Куда он девался? Пропал. Он свернул еще в одну улицу, потом еще в одну. Может быть, я вообще не туда приехал?

Он узнал ее дом, только когда уже проехал мимо. Ну конечно. Он поспешно дал задний ход. Да-да. Неужто я кружил и раз за разом проезжал мимо?

Дверь открылась сразу: наверное, Хелен стояла там и ждала.

— Доброе утро, — весело сказал он. — Ты не видела, я тут уже проезжал?

— Я не смотрела.

Она была в скверном настроении. Он улыбнулся, иная, что, несмотря на все борозды и морщины на щеках, его улыбка осталась мальчишеской.

— Никак не мог найти твой дом.

— Сколько ты выпил?

— Не имею понятия. А тебе не хочется угостить гостя?

— Нет.

— В горке в столовой, ведь так?

— Если ты думаешь, будто можешь являться сюда по ночам и я…

Он налил себе виски.

— Твое здоровье.

Она еще сердилась. Нижняя губа у нее оттопырилась. Он решил не обращать внимания.

— Понравилось тебе венчание?

— Все было прекрасно.

— А прием?

— По-видимому, все очень веселились.

— И сейчас еще продолжают, — сообщил он желтоватому виски.

— Ты же не против.

— Ну, запал у них кончится раньше, чем напитки.

— Ты очень терпелив.

— Меня же там нет.

Он придвинул ногой стул и сел. Нарочно, зная, что это ее раздражает, поставил рюмку прямо на полированное дерево. Она молча подложила под нее салфетку.

— Налить тебе, Хелен?

— Нет, благодарю.

— Выпей. Тогда старый пьяница вроде меня скорее тебе понравится.

— Перестань говорить, что ты стар.

Он с улыбкой покачал головой. Она не хотела считать его старым. И себя тоже.

— Выпей со Стариком, — сказал он. — Меня все так называют. Уже больше тридцати лет. И черт побери, теперь это правда.

— Мы с тобой люди средних лет, — сказала она. — Средних лет.

Она и дальше будет убеждать себя в этом. Ему же скорее нравилось, что он стареет. Если правильно себя поставить, тебя будут почитать, словно папу Римского, и считать очень мудрым…

Хелен Уэйр сказала «средних лет» так, словно это было заклинание, способное остановить время. До чего все-таки глупы женщины! Средних лет! Уже не средних. Давно. Ее тело кричит о ее возрасте, каждый год прожитой жизни оставил на ее коже свою метку. Впадины с внутренней стороны бедер. Выемка вместо упругой плоти. Средних лет — как бы не так, подумал он с беззвучным смешком. Это старость. Бугры под подбородком, которые она каждый день массирует, втирая в них кремы. И кожа — тонкая, сухая, словно опаленная… Иногда ему казалось, что время — как огонь, что, проходя, оно сжигает. Жар крови сушит плоть, которую она должна была бы питать…

И теперь, лежа в ее постели, он вертикально поднял руку и принялся ее разглядывать. Иногда ему казалось, что он не связан с собой по-настоящему. Того человека, каким он жил в своей памяти, просто не могло быть. Вот эта рука. Он не верил, что эта рука была у него в юности. Та рука, сорок лет назад, на задворках Сингапура, на улицах Манилы, была загорелой и густо поросла светлыми полосами. А у этой руки, которую он держит сейчас над головой, кожа белая, а волоски темные. Словно негатив…

Так же и с чувствами: о том, что казалось таким важным мальчишке, зрелый мужчина даже не вспоминал.