Мартин Мюррей - Как сделать птицу

— У нее депрессия? — спросила девочка.

— Да, депрессия. Говорят, это маниакально-депрессивный психоз.

— Тогда ей стоило бы повидаться с моей мамой. — Девочка сложила руки на груди. Было видно, что она очень гордится своей мамой.

— Почему?

— Потому что это ее работа. Она всегда общается с людьми с депрессией. Они после этого лучше себя чувствуют.

— Она что, врач? Я думала, она театральный режиссер.

— Она психотерапевт и театральный режиссер.

Ну, скажу я вам, это просто выбило меня из колеи. Я бы никогда не подумала, что Хелена психотерапевт, но, с другой стороны, я ведь в свое время не подумала и того, что она театральный режиссер. Однажды я общалась с психотерапевтом, с таким, который лечит от горя. Меня к ней отвел папа. Ее звали доктор Болт. Доктор Бэ, как я впоследствии стала ее называть, выглядела как такая женщина, с которой миссис миссис Поррит могла бы по вечерам играть в карты. На ней были черные слаксы, а ее прическа представляла собой незыблемую коричневую башню. Ее туфли были украшены золотыми цепочками, пущенными поперек стопы. Подозреваю, она тоже про меня подумала, что я смотрюсь забавно. Обычно так оно и бывает. Взаимно. Она задавала мне много вопросов, которые мне весьма нравились, просто потому, что я люблю, когда мне задают вопросы. При этом возникает чувство, что неожиданно все, что ты говоришь, оказывается важным. Но, думаю, она буксовала в неправильных местах. Все происходило так, будто она вела расследование, как сыщик, и она все время кидалась на очевидные улики и упорно пыталась выколотить из них все, что только возможно, поэтому самого главного и не заметила. Она сочла, что у меня нарушения в питании.

— Как часто ты ешь? Считаешь ли ты, что у тебя есть лишний вес? Тебя беспокоит твой вес?

Я сказала:

— Послушайте, я знаю, что худая, но это потому, что у меня быстрый метаболизм. Я очень прожорливая, и я много ем. Иногда я за день съедаю целую буханку хлеба, и это правда. Я много двигаюсь.

Ну а потом речь зашла о голосе, звучащем в моей голове. О Ком-то Противном. Она все расспрашивала и расспрашивала меня, был ли этот голос голосом какого-то другого человека.

— Нет, — ответила я, — это мой голос, молчаливый голос, который почти непрерывно озвучивает мне самой мои же собственные мысли, просто чтобы я знала, что они у меня есть, думаю так.

— Есть что? — спросила она.

— Есть мысли.

— А, понимаю. А о чем говорит этот голос? — Она царапала что-то в своем блокноте.

— Обо всем, о чем угодно. Иногда он не дает мне спать. Иногда я с ним беседую.

— С кем?

— С голосом.

Она кивнула, будто этот ответ полностью соответствовал ее ожиданиям.

— А что голос говорит во время этих бесед?

— В основном он говорит противные вещи.

— Вы можете его увидеть?

— Только в интеллектуальном смысле.

— А голос вызывает паранойю? Вам начинает казаться, что вам угрожает опасность? Вам кажется, что им управляет кто-то другой? — Доктор Бэ склонила голову набок, она говорила так, будто предлагала мне чашечку чаю.

Я услышала, как Некто Противный усмехнулся: «Вот здорово, да она считает, что ты того-с». Я заметила на столе коробочку гигиенических салфеток, одна из них выглядывала наружу.

— Нет, — сказала я. — Некто Противный — не сумасшедшая часть меня, не в этом дело.

Мне казалось, что я вор, а доктор Бэ никак не может уяснить, что именно я украла и как я это сделала. Она сплетала и расплетала пальцы рук. Она спрашивала меня о смерти Эдди. Она принимала такой согбенный понимающий вид и говорила голоском, похожим на траурную ленточку: «А как это на вас повлияло? Могу себе представить, как это было нелегко».

Конечно, тут я уже начала плакать. Я злилась на себя за то, что плакала. Как будто ей как-то удалось пробраться внутрь. Что ж, двери-то открыты. И все же как, по ее мнению, я должна была найти слова, чтобы рассказать ей, как это повлияло на меня? Я и сама не могу до сих пор в этом разобраться. У них что, есть измерительные приборы? Мне хотелось сказать, что тянет на сто чертовых процентов, или на тысячу камней, или на миллионы миль… и даже этого мало, даже это не показывает, насколько повлияло.

Я пожала плечами. В любом случае я не могу толком говорить, когда плачу. Через какое-то время, после тихих всхлипов, когда я уже должна была взять себя в руки, я сказала: «Я с этим живу».

Она кивнула и протянула мне гигиеническую салфетку; ту, которая ждала, когда же ее вытащат. Я никогда не знаю, что делать с этими салфетками. Мне никогда не хочется промакивать глаза, это слишком патетично, и я всегда все втягиваю обратно в себя. Поэтому я просто ею пошуршала и скомкала ее в руке. Доктор Бэ выступила с речью о том, что это нормально — испытывать такие чувства, особенно когда потеря столь внезапна. А я никогда и не думала, что это ненормально.