Олдос Хаксли - Остров

— Узнаю королевский «бейби остин», — заметил Уилл.

— Вы не ошиблись, — сказала Сьюзила. — Но куда это рани и Муруган направляются так поздно?

— Это не к добру, — предположил Уилл. И вдруг, поддавшись внезапному порыву, он рассказал Сьюзиле о разбойничьем поручении Джо Альдехайда и о переговорах с рани и мистером Баху. — Вы поступите правильно, если завтра же вышлете меня.

— Зачем же? Ведь вы на все теперь смотрите иначе, — уверила она его. — И потом, что бы вы ни сделали, события будут идти своим путем. Наш враг — это нефть. А кто нас будет эксплуатировать: «Азиатская юго-восточная нефтяная компания» или «Стэндард ов Калифорния», не имеет значения.

— Знаете ли вы, что рани и Муруган замышляют против вас заговор?

— Они не делают из этого тайны.

— Так почему же вы не отделаетесь от них?

— Потому что их тут же вернет сюда полковник Дайпа. Рани — принцесса Рендана. Если мы изгоним ее, это будет casus belli 42.

— Но можно ли что-нибудь сделать?

— Мы пытаемся ввести их поведение в должные рамки, изменить их мировоззрение. Надо надеяться на счастливый исход — и быть готовыми к худшему. — Помолчав, она добавила: — Доктор Роберт говорил, что вам можно принимать мокша-препарат.

Уилл кивнул.

— Хотите попробовать?

— Прямо сейчас?

— Да. Если, конечно, вы не боитесь всю ночь пробыть под его воздействием.

— Я иного и не желаю.

— Возможно, вам придется туго, — предостерегла его Сьюзила. — Мокша-препарат может вознести вас к самым небесам, но он же способен швырнуть вас прямо в ад. Может случиться и то, и другое — одновременно, либо по очереди. А еще (если повезет или если вы к тому готовились) вы можете оказаться меж раем и адом. А потом вы вернетесь обратно — в Новый Ротамстед, к своим привычным делам. Но вы уже не сможете заниматься ими, как прежде: все потечет по-другому.

Один, два, три, четыре... Часы на кухне пробили двенадцать. Странно звучал их бой, потому что время — казалось — прекратило течь. Нелепый, докучливый звон слышался в сердцевине замершего События, непрерывного Теперь, которое продолжало меняться — вне секунд и минут — в пределах красоты, значимости и сокровенной в глубине тайны,

— Лучезарное блаженство. — Слова поднимались из пустот его сознания, подобно пузырькам, всплывающим на поверхность и лопающимся в бесконечных просторах жизни, которая трепетала и дышала под его опущенными веками. — Лучезарное блаженство.

Уилл приблизился к нему вплотную — ближе и быть не может. Но это бесконечное, неизменно обновляющееся Событие невозможно было выразить словами, не искажая и не обедняя. Уилл переживал не только блаженство, но и понимание всего. Пониманию не сопутствовало знание: знание подразумевает того, кто познает, и множество разнородных познанных и познаваемых вещей. Но под плотно сомкнутыми веками Уилла не было ни созерцаемого, ни созерцателя. Только блаженное переживание слияния с единым.

Откровение сменялось откровением: свет разгорался все ярче, понимание становилось более глубоким, а блаженство росло и росло... «Господи! — сказал про себя Уилл. — О Господи!» Словно из другого мира, до него донесся голос Сьюзилы:

— Тебе хочется рассказать, что происходит? Уилл ответил не сразу. Говорить было трудно. Но не потому, что не повиновался язык. Нет, но любая речь показалась бы бессмысленной.

— Свет, — прошептал он наконец.

— Ты видишь свет?

— Нет, не то чтобы вижу, — ответил он после долгого размышления. — Я сам стал светом. Да, стал светом, — повторил он убежденно.

Однако присутствие света означало отсутствие Уильяма Асквита Фарнеби. Такого человека больше не было. Существовало только лучезарное блаженство, только понимание без знания, единство с Единым в бесконечном, неделимом постижении. Вот оно, естественное состояние души. И все же он продолжал оставаться и профессиональным наблюдателем казней, и одержимым и ненавистным самому себе любовником Бэбз; три миллиарда разобщенных сознаний уживалось в нем, и каждое мучилось кошмаром собственного мира, где человек зрячий и наделенный хотя бы крупицей совести не способен считать ответом «да». Но что за зловещее чудо обратило естественное состояние дупш в эти острова дьявола, полные убожества и преступлений?

На сияющей тверди блаженства и понимания, словно летучие мыши против солнца, сновали воспоминания и остатки пережитых им некогда чувств. Мысли-лету-чие мыши о Плотине и гностиках, о Едином и его эманациях — ниже, ниже в тошнотворный ужас. И подобные летучим мышам чувства гнева и отвращения, потому что тошнотворный ужас обернулся воспоминаниями всего, что несуществующий Уильям Асквит Фарнеби увидел, совершил и перенес.