Нодар Джин - Повесть о глупости и суете

От голубых строчек взгляд мой скользнул к розовым, знакомство с которыми позволило заключить, что Гена высветил этим цветом «эмигрантское». Первую же из этих строчек он обставил с обоих концов восклицательными знаками: «Советские беженки резко пахнут местами потом, а местами — и тоже резко — духами „Джорджио“. А беженцы на естественное вне родины понижение возможностей реагируют резким повышением притязаний. Аналогия: приближение импотенции проявляется в решении трахать только красавиц». Вопросительный с восклицательным стояли за строчкой об «акульей атаке на недавних советских эмигранток в прибрежных водах флоридского пляжа, где они купались без менструальных тампонов».

Потом я перекинул взгляд на истории, которые Краснер выкрасил гадким оранжевым фломастером, хотя, по моему разумению, они как раз вполне правдоподобны. Почему, например, нельзя представить себе петхаинца, переставшего вдруг расти в десятилетнем возрасте? Тем более, что в двадцать он вырос сразу на семь сантиметров! На столько же, кстати, на семь сантиметров, он вырос ровно в тридцать. И ровно на столько же — ровно в сорок. И наконец этот петхаинец угомонился, ибо вычислил, что к концу жизни может вырасти в человека нормальной высоты. Не заметил он, правда, того, что с ходом времени его лицо обретало вид абстрактного рисунка: на нём исчезали черты и детали…

Или почему нельзя представить себе петхаинца, почувствовавшего однажды, что он способен угадать сакраментальную комбинацию из 373 цифр и тем самым раскрыть тайну бытия? Беда, конечно, в том, что, если он всё-таки её раскроет, случится катастрофа: столкнутся между собой две враждебные сферы — земная и небесная. И люди поэтому приходят в ужас от самого факта его существования, хотя зарезать его боятся, ибо предсмертная агония озаряет мозг…

Или почему нельзя представить себе, будто этот петхаинец и был тем самым, который перестал расти в сорок лет? Хотя и был уже достаточно высок, чтобы достигать земли обеими ногами.

И будто он переселился в Нью-Йорк, где влюбился однажды в проститутку, похожую на Джейн Фонду.

И будто через много лет, возвращаясь на родину, он встречает на борту ещё одну проститутку, похожую на эту звезду.

И будто вдруг в тот же самолёт уселась по пути (скажем, в Лондоне) сама актриса.

И будто пассажиры — в том числе Фонда с проституткой — при этом растерялись и стали вести себя как в жизни, то есть и смешно, и глупо. Как на «корабле дураков»…

— Там кто-то молчит! — дёрнула дверь Габриела — и из тетради я мгновенно вернулся в сортир. — А может и замок заклинило?

Растерявшись, я спустил воду в бачке и, смыв в голове что когда-то наследил в тетради, отодвинул защёлку.

— Это вы? — удивилась Габриела. — Я стучу, а вы молчите… как мох в лесу!

— Что?! — растерялся я. — Откуда это: «как мох в лесу»?

Опомнившись, Габриела снова смутилась и сказала:

— Извините, я взволнована, а эти слова про мох, они как раз из вашей тетради… Я её слегка полистала, когда несла от Краснера… А стучусь, чтобы… Я испугалась… А главное — мисс Фонда… Ну, ей надо попользоваться… — и посторонилась, открыв мне вид на стоявшую за ней Джессику.

— Извините… — пролепетала Джессика и прикрыла губы с размазанной сиреневой помадой. — Это я виновата…

— Просим, госпожа Фонда, — пролепетал я и протиснулся между Габриелой и Джессикой, ощутив тяжёлую мякоть обоих бюстов.

Джессика юркнула в туалет, а я сказал Габриеле:

— Что с вами? У вас какой-то странный взгляд…

Она перевела его на меня и проговорила:

— Даже не знаю как сказать… Да и не стоит, наверное… Одним словом, я очень разочарована…

— Признак юности! — объяснил я. — Меня, например, мало что обижает…

Габриела выждала паузу и решилась сказать правду:

— Я хочу сказать правду.

Сердце моё ёкнуло, потому что правда пугает.

— Не буду только называть имён — и не требуйте…

— Нет, — обещал я, — не буду. К чему вообще имена?

Она снова помялась, но наконец отвернулась и сказала:

— Я не поверила глазам! Ей-богу, не поверила! Потому что если поверишь, то что, извините, получается? Что?

— Не знаю, — признался я. — Никто, наверно, не знает…

— Как это не знаете! Это конец цивилизации!

— Правда? — спросил я.

— Да, крах! — согласилась она с собой. — На борту самолёта!

— На борту? — переспросил я. — Прямо на борту?

Она кивнула, и я стал гадать — что же всё-таки прямо на борту произошло более поразительное, чем смерть?