Сигурд Хёль - Заколдованный круг

— То, что случилось, идет от Керстаффера. Тебе понятно?

Ховард согласился с ним, но, если бы он только мог понять, каким боком замешан тут Керстаффер. Ведь он лежит больной, далеко отсюда…

Хёгне с уверенностью сказал:

— Этот Керстаффер — он все может. — Потом засмеялся тоненьким стариковским смехом: — А здорово ты его треснул тогда по плечу. — Вдруг вспомнил, оживился: — Лошадь-то жива?

Ховард думает, что все обойдется.

— У нее две здоровые ножевые раны, но…

— А хусманы пошли к ленсману?

— Да. Ничего не понимаю. Мартина забила лошадь. Грудную клетку ему продавила, тут ошибки быть не может.

Хёгне снова помолчал.

— Злость человеческая! — только и сказал он.

Больше ему и сказать было нечего. Ховард пригласил Хёгне зайти выпить — ничего другого он предложить ему не может, потому что сегодня в доме один. Нет, спасибо, Хёгне ничего и не хочет.

— Для выпивки, пожалуй, час ранний, — пробормотал он.

На этом разговор закончился. Гость направился к выходу, и Ховард пошел его проводить. Он проводил его до самой изгороди Лиэна.

И тут Хёгне произнес нечто неслыханное:

— Будешь проходить мимо, заглядывай, — пригласил он.

Ховард воротился домой, посмотрел скотину, поговорил с Буланым, поджарил свинину и сварил Мари кашу, поболтал с ней, но на этот раз все больше о пустяках.

Не успел он присесть на крыльцо, как снова услышал шаги.

На сей раз пожаловал сам Амюнн Муэн — большой, дюжий бородач.

— В скверную же историю ты влип! — сказал Амюнн. — Лошадь выживет?

Да, Ховард надеется.

— Я смазал раны кашицей из подорожника, — пояснил он.

— Хм. Без Мари, как я вижу, не обошлось. Она в этом толк знает. А хусманы твои отправились к ленсману?

— Да.

— Хм. Делишки твои лучше некуда, как я погляжу! — пробурчал Амюнн. — Хм. Ты появился во дворе, когда Мартин был в конюшне и резал лошадь. Так, что ли?

— Да.

— Потом ты влетел в конюшню, бросился на Мартина, он упал под копыта, и лошадь с перепугу затоптала его насмерть. Да, я бы так и объяснил. Показания четырех хусманов мало стоят, потому что их можно заподозрить в соучастии, за убийство лошади тоже по головке не гладят. Нет, здесь надо только сохранять спокойствие, и тогда у них не выгорит.

Только тут Ховард понял: Амюнн считает, что он убил Мартина.

В двух словах он рассказал, как все произошло.

— По-моему, он умер оттого, что задохнулся. А перед смертью кровь хлынула горлом — верно, ребра разорвали легкие.

— Хм. Да. — Амюнн задумался. — Да. Это объяснение еще лучше.

Он ему не верит, это ясно. Тогда чего же ждать от других?

— Если бы Мартин стоял на ногах, когда я влетел в конюшню, не знаю, что бы я с ним сделал, — сказал Ховард. — Но Буланый сам с ним рассчитался. Это правда. Мартин лежит в проходе. Поможешь отнести его на сеновал?

— Ну что ж, давай.

Они вошли в конюшню. При виде чужого лошади заволновались, но Ховард их успокоил.

Амюнн оглядел раны Буланого.

— Силы не пожалел — одно можно сказать. Но похоже, что заживет.

Они взяли труп и перенесли его на сеновал.

Когда они положили его, Амюнн наклонился над тем, что осталось от Мартина, и приподнял рубашку.

— Любопытно взглянуть! — пробормотал он.

Он выпрямился в замешательстве.

— Да, выходит, ты и впрямь говоришь правду, парень. Это удар. И отметины в ряд от двух копыт на груди и передние шипы от подков отпечатались. Значит, ударил, а не растоптал. Я так думаю, дело совершенно ясное.

— Ты так думаешь, и я про то знаю, — ответил Ховард. — А что, по-твоему, наплетут хусманы? Они так далеко зашли в своем вранье, что им ничего не остается, как врать дальше. Увидишь, они скажут и поклянутся, если надо, что видели, как я ударил Мартина в конюшне, а потом бросил его под копыта лошади. А затем, верно, сам порезал ножом лошадь, чтобы выглядело, будто это дело рук Мартина…

— Э, нет, так не пройдет! — возразил Амюнн. — Чтобы крестьянин порезал свою лучшую лошадь? Да кто этому поверит?

— Кто-нибудь да поверит. Не забывай, я здесь чужак.

— И то правда! — На сей раз Амюнн задумался всерьез.

— И еще. Люди приходят и благодарят меня, думая, что я сломал плечо Керстафферу на картофельном поле. А я и сам не знаю, в кого угодил, вечером было темно — хоть глаз выколи. Но много ли надо, чтобы повернуть все по-другому, и вот я — опасный насильник, который нападает на беззащитных людей. Станут жалеть Керстаффера, у него, мол, плечо в лубке, калека. А тот, кто сделал одно, и на другое способен. Хорошо еще, что Мари была в хлеву и слышала через открытую дверь, как все происходило.