Сигурд Хёль - Заколдованный круг

Ханс робко возразил, что не грех бы подумать и о жатве, но она только фыркнула. Пусть убираются вон, даже если все сгниет на корню.

Они поначалу ничего не добились. Антона, который на сей раз не был замешан в истории, но который места себе не находил с перепугу, послали за хусманами.

Они вошли, точно побитые собаки.

Их посадили за пустой кухонный стол. Говорила с ними Рённев. Она сказала, что после такого дела они с Ховардом имеют полное право вышвырнуть их вон и никто в селении не протянет им руку помощи.

Когда Эдварт попытался заговорить о боге, она оборвала его:

— Заткнись! Уши вянут от твоей болтовни.

Выручил их бедняга Тьёстьёль.

Что удивительно — его, видно, в новую веру не обратили. Ховард заметил, что другие поглядывают на него с холодком, а уж по какой причине — неизвестно. Он и за столом сидел особняком.

Вдруг у него вырвалось:

— Я с самого начала знал, что это уж чересчур. Теперь до гробовой доски не смыть мне позора.

Рённев пристально вглядывалась в него. И на глазах у всех начала успокаиваться.

— Можешь остаться, Тьёстьёль, — сказала она, — ты всегда был получше других. А вы, — она переводила глаза с одного на другого, и они съеживались под ее взглядом, — вас по праву и справедливости надо бы выгнать завтра же. Но у вас жены и дети. Поэтому вы останетесь. Но запомните: ты, Эдварт, и ты, Амюнн, и ты, Пер: случись подобное еще раз, вы вылетите отсюда в два счета. А теперь ступайте.

Они бочком выползли из кухни.

Быть может, такое решение и самое правильное. Но Ховард был словно посторонний. Глядя на хусманов, он не ощущал ни злобы, ни ненависти — так он был опустошен. Он хотел только одного — какое-то время просто их не видеть. Но не удастся — ведь через несколько дней жатва.

Ховард заметил, что события последних дней не прошли для него бесследно.

То, что произошло у Ханса Ульсена Томтера и спасло его, походило на чудо. Он дошел теперь до того, что часто думал: чем я за это расплачусь?

Новые дьявольские козни, он в этом не сомневался, подкараулят его с другой стороны и именно тогда, когда он меньше всего будет их ждать.

Разные слухи доходили в последующие дни до Ульстада со всех уголков селения. По ним можно было проследить весь путь, который привел хусманов к Хансу Ульсену.

Хусманы ходили из дома в дом, рассказывали свою историю и пропускали по стаканчику: сначала стаканчик от страха, потом стаканчик для храбрости.

Когда они наконец очутились в Томтере, то уже совсем осмелели. В каждом доме они что-то добавляли к своему рассказу, и сами верили тому, что говорили.

Вот ведь какая случилась история: во дворе появился Ховард, ни с того ни с сего набросился на Мартина, повалил на землю, потащил в конюшню, бросил под ноги лошади, а сам ее порезал, чтобы иметь оправдание.

От их имени разглагольствовал Эдварт. Он говорил за всех.

— А вот это ты врешь, Эдварт, — спокойно сказал Ханс и посмотрел на него спокойным взглядом. — Ни один крестьянин не порежет свою лошадь.

И сразу все рухнуло. Не продумали они это.

Рённев сказала:

— Хорошо, что эти хусманы — болваны. Будь они поумнее, могло быть совсем худо.

Совсем худо? Даже она не понимает, как близко была беда.

А в общем-то, было не похоже, что Ховарду придется расплачиваться, во всяком случае сейчас. Казалось, зло иссякло. Ничего дурного больше не случалось. Стадо благополучно спустилось с горного пастбища. Жатва шла справно, с погодой повезло, и урожай собрали хороший. Они выкопали мешков двадцать картофеля — сверх всяких ожиданий.

Но вот удивительно — Ховарда все это мало радовало.

Хусманы, ставшие покорными, как ягнята, пытались восстановить добрые отношения с Рённев и Ховардом. Казалось, они и впрямь обратились к богу, стали примерными хэугианцами, исправно ходили на моленья. Возможно, они делали это искренне, возможно, они раскаивались.

Во всяком случае, так думал Юн. «Если уж у таких бедолаг по-ихнему не выходит, — говорил он, — то они каются всерьез. Для таких людишек раскаиваться — значит бояться».

Вернулся домой Керстаффер, но был он теперь не тот. Плечо в лубке, рука почти не двигается, сам какой-то скособоченный, тощий. Он почти не выходил из дому, а хозяйством у него стал заправлять Монс Мюра, которого он сделал старшим работником.

В Ульстаде он больше никогда не появлялся.

Ханс Нурбю по этому поводу сказал:

— Ясное дело, несчастный человек Керстаффер. Но только жалеть его мне невмоготу. Вот разве, когда помрет, тогда и пожалею.