Сигурд Хёль - Заколдованный круг

Ховард сделал знак защитнику, что он просит слова. Он понимал, что если сейчас не поможет Кьерсти, то она пропала. Обвинитель загонит ее в любой угол, в какой пожелает.

Ховард поднялся. Он должен был какое-то время постоять, чтобы унять дрожь в теле, появлявшуюся всякий раз, когда он, поднимаясь, слышал звон кандалов и по-новому ощущал их вес. Из опыта Ховард знал, что не в состоянии заговорить, пока не успокоится эта дрожь.

Он хотел бы сделать маленькое дополнительное сообщение, заявил он. То, что сказала Кьерсти, — правда. Рённев действительно замахнулась на нее ножом. Не с целью ударить Кьерсти — в это ему, во всяком случае, трудно поверить. Хотя ручаться он не может. Он думает, Рённев замахнулась ножом потому, что случайно держала его в руке — она только что наколола лучину, зажгла и воткнула в светец, когда Кьерсти вернулась из хлева, где отелилась корова. Сам же он сидел и обтесывал топорище, но поднялся, чтобы пойти посмотреть теленка, как вдруг все произошло, и так внезапно, что у него не было времени на размышления. Рённев замахнулась ножом, он прыгнул вперед и поднял топорище, чтобы принять на него удар.

Рённев, верно, испугал неожиданный прыжок, она отскочила назад, наткнулась спиной на укосину, потеряла равновесие и упала навзничь на каменный порожек, как он уже говорил.

И он повторяет: ни Кьерсти, ни он и пальцем не дотронулись до Рённев, когда она падала.

Раньше он не рассказывал об этом… о ноже, потому что хотел пощадить память покойной. Насколько он понимал, на Рённев в последнее время, примерно с месяц или около этого, иногда находило помрачение. Это выражалось в беспричинной раздражительности. Случалось, она срывала раздражение на прислуге — кое-что они и сами рассказывали здесь в суде. Иногда, особенно по вечерам, раздражительность проявлялась и по отношению к Кьерсти. Сам он никогда не подвергался этим взрывам, но Рённев часто была потом недовольна собой и жаловалась ему. Он должен также сказать, что эти приступы к осени участились. Но когда она перед смертью пришла в себя, он вдруг заметил, что всю болезнь как рукой сняло и она стала прежней. Но тут же скончалась.

Когда Ховард сел, в зале воцарилась тишина. Члены суда не спускали с него глаз, и он вдруг понял, что, с их точки зрения, он выступил с признанием собственной вины; или, того хуже, припертый к стене из-за оговорки Кьерсти, признал то, чего не мог не признать, но это еще далеко не все.

А он-то порой воображал себя ясновидящим. Ясновидение — теперь он это понял — всегда являлось к нему задним числом, когда от него было мало проку, но не тогда, когда оно еще могло ему помочь.

Он чувствовал, или ему казалось, что он чувствует о чем думает каждый за судейским столом. Судья и Ула Нурсет думали: «Теперь он у нас в руках!» Мысли Ханса Ульсена Томтера он не мог прочесть. Но что ход судебного процесса вообще и это дополнительное сообщение в особенности обернулись против него, он яснее всего видел по лицу Ханса Ульсена. Лицо этого хэугианца, обычно доброе и спокойное, а раньше всегда такое приветливое при встрече с Ховардом, в эти дни стало непроницаемым и суровым. Здесь ему уже вынесли приговор, и милосердия ждать не приходилось.

Щеки обвинителя запылали румянцем от победного чувства. Защитник же побледнел — он тоже не верил тому, что сейчас рассказал Ховард.

Капеллан, господин Пэус, не сводил глаз с Ховарда. Взгляд не был враждебным, но видно было, что капеллан огорчен.

Фогт, сидевший рядом с господином Пэусом в массивном судейском кресле, спал.

Ховард понял: всё потеряно. Все они думают: правды им никогда из него не вытянуть. Впрочем, его признания им теперь и ни к чему. Они более не сомневались, что Ховард силой толкнул Рённев на укосину и — не исключено — ударил ее головой о каменный порожек.

Ховарда знобило, несмотря на жару в зале, и ему показалось, что он куда-то проваливается. У него было такое чувство, будто он оказался в другой комнате, в точности такой же, как эта, но там холодно и он в одиночестве. Он знал, что здесь, в этой холодной комнате, он останется до тех пор, пока не опустится туда, где еще холоднее, и где он будет еще более одинок.

Его согревало только одно. Он сдержал клятву, которую дал себе в день их ареста.

Он поклялся, взяв в свидетели то ли бога, то ли дьявола: что бы ни произошло, Кьерсти не лишится жизни из-за него. Достаточно одной Туне, бросившейся в водопад. Он виноват в ее смерти, в глазах бога он убийца и потому заслуживает смерти. И если правда, как они говорили, что господь бог берег его, то именно для того, чтобы сейчас он принял смерть. Но Кьерсти не виновата и не должна разделять ее с ним. Пусть она станет взрослой, забудет его, со временем встретит другого человека, полюбит его, заведет детей и только иногда, тайком от мужа, будет вспоминать о Ховарде.