Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

— Делириум, — удовлетворенно произнес знакомый голос Хозяина. — Белая горячка. Что ж, дело известное.

Он вытащил шприц и приблизился к Упрямцу. И вдруг глаза Хозяина загорелись.

— А ты, пожалуй, братец, мертв, — сказал Хозяин и отбросил шприц. — И не доктор я. Я ангел Божий.

— Ты мой бред, — сказал Упрямец и обхватил голову руками. — Кто-нибудь из вас, кто мне чудится, позовите врача! Пожалуйста, позовите! Ведь кто-нибудь из вас настоящий, правда? Я и правда могу умереть, ведь пырнул меня дурак битой бутылкой в живот, сядет теперь по глупости за убийство... Позовите фершалицу тетю Машу, она в зеленом доме живет, в пятом от разъезда...

— Тетю Машу ему! — рявкнул Хозяин и с размаху ударил Упрямца в челюсть кулаком. Хрястнуло, и Упрямец осел на пол, схватившись руками за живот.

— О... — простонал он. — Сука ты...

Хозяин пнул его ногой.

— На колени, паскуда! Ты мертв, я ангел Божий!

— Пидор ты, а не ангел, — тихо сказал Упрямец, лежа на полу.

— Молись, говно! Ты хоть молитвы знаешь?

— Заебись в жопу... — прошептал Упрямец.

— Повторяй: отче наш, иже еси на небесех...

— Сука... еба... в рот...

Пятеро праведных сидели кружком и смотрели, как Хозяин бьет шестого. И никто не сказал ни слова.

— Ты умер! — говорил Хозяин. — Ты в раю!

И с каждым новым словом бил Упрямца ногами, и белый халат развевался над армейскими ботинками.

— Молись, паскуда!

— Бляди...

А потом вошла Аглая и взяла Хозяина за руку.

— Что ты делаешь? — спросила девочка.

Хозяин остановился, тяжело дыша.

— Он не верит в Бога. Он не верит в смерть. Он не поверил мне.

— Какая разница, — сказала Аглая тихо.

— Но как же он очутился здесь, если не верит? — спросил Хозяин.

Упрямец открыл глаза. Над ним склонилось детское лицо, ясное, с широко расставленными глазами. Серьезное, спокойное.

— Сестрица, — прошептал Упрямец, — я не буйный, пусть он не бьет меня...

— Не бойся, Упрямец, — сказала Аглая. — Он больше не тронет тебя.

Хозяин дернул ртом и вышел, пробурчав напоследок:

— Если вы такие умные, то сами и вразумляйте этого атеиста...

И хлопнул дверью внизу, и дом содрогнулся.

Упрямец приподнялся на локтях, огляделся, и белые одежды праведных показались ему смирительными рубашками.

Карусельщик глядел на него с пониманием.

— Выпей чаю, — предложил он, протягивая в ладонях буроватую жидкость.

Упрямец жадно глотнул, посмотрел на прыщавое истощенное лицо алкоголика, успокоенно вздохнул.

— Так я и знал, что это вытрезвитель...

— Что ты делаешь, Аглая? — спросила Пиф свою дочь.

Девочка сидела на ступеньке в доме, где были выбиты все стекла. Солнечный свет ломился в оконные проемы, которые были тесны для него. На коленях Аглаи лежала сгоревшая книга, и черными были ее страницы.

— Я читаю, — сказал ребенок.

Пиф села рядом, заглянула в черноту сгоревших листков.

— И что здесь написано?

— О, — сказала Аглая, просияв улыбкой, — всякий раз — разное...

С пустым ведром прошел мимо них наверх Комедиант. Пиф заметила вдруг, как красив он и каким усталым он выглядит.

Набрал полное ведро чаю из ванны и вниз пошел, тяжело ступая. Все немило было ему в раю Хозяина.

А Голос визгливо бранился, сидя на плече Комедианта:

— И чай этот дрянь! — плюнул на пол. — И ванна грязная! — пнул ванну. — И бабы на лестнице сидят, шагу не ступить! — нарочно задел.

Комедиант скрылся за холмом, сложенным старыми консервными банками, и только Голос доносился еще:

— ...и рай этот ваш ебаный!..

Пиф покраснела от злости и открыла уже рот, чтобы обматерить вдогонку своего давнего друга, как вдруг заметила, что Аглая плачет. Что смотрит Аглая на Комедианта во все глаза и слезы текут по круглым детским щекам.

— Почему ты плачешь? — спросила у дочери Пиф, удивившись.

— О, я жалею его, — ответила Аглая. — Я жалею его, мама.

— Почему? Разве он не один из нас?

— Он скоро умрет, — сказала девочка.

— Какие глупости, — отрезала Пиф, глядя, как Комедиант показывается из-за холма на тропинке, как спотыкается и щедро плещет чаем себе на ноги. — Какие глупости, Аглая. Разве мы уже не мертвы?

— Разве мы мертвы, мама? — удивленно спросила Аглая, и Пиф вдруг вспомнила: ее дочь не знала другой жизни, кроме посмертной. Как дети, рожденные во время войны, не знают ничего о мире.

— Смерть — она там, — сказала Аглая и махнула рукой в сторону солнечного света.

И ослепительный свет солнца показался вдруг ее матери страшным.