Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

Завидев нас, учитель Бэлшуну прервал пояснения и махнул рукой.

— Все в сборе? Великолепно. У нас все готово. Прошу.

Он показал на матрасы. Мурзик заткнул пробкой последний, проверил — не спускает ли воздух. К каждому матрасу прилагалось одеяло.

— Если вы задумали глумление... — начала товарищ Хафиза.

Мурзик вовремя прервал ее.

— А на что здесь мы с вами, товарищ Хафиза? Если кровососы и задумали глумление, то народ пресечет их коварные замыслы.

Это, как ни странно, успокоило товарища Хафизу. Она вызывающе глянула на учителя Бэлшуну и, прошипев что-то, первая улеглась на матрас. Вытянулась, уставилась в потолок. Мурзик заботливо закутал ее одеялом.

Я хотел попрощаться с Цирой, но она даже не смотрела в мою сторону. Легла на самый крайний матрас. Отвернулась к стене.

— Лягте на спину, — велел ей учитель Бэлшуну. Как незнакомой.

Цира послушалась, но закрыла глаза.

— Арргх, — ласково сказал Ицхак и поцеловал Луринду. Они улеглись рядом. Я видел, что они держались за руки.

— Руки отпустить, — велел учитель Бэлшуну. Он тоже, конечно же, это видел.

— Ну что, Булька, пошли? — сказал я Буллиту.

Он хмыкнул. Улегся. Поинтересовался:

— А что будет-то?

— Что надо, то и будет, — сказал я, натягивая одеяло до подбородка. — Ты, Буллит, укройся. От этой штуки холодно будет.

— Не надейтесь обмануть народ! — неожиданно громко произнесла товарищ Хафиза, после чего опять затихла.

Учитель Бэлшуну прошелся перед нами. Мы лежали рядком на полу, закутанные в одеяла, и бессмысленно пялились в потолок. Только Цира не открывала глаз.

— Готовы? — еще раз спросил Бэлшуну. Он потер руки и начал: — Я хочу, чтобы все вы расслабились. Чтобы вы осознали, в каком спокойном, прекрасном месте вы находитесь...

Это было похоже на оргазм. На неистовое купание в океане света. Синева небес проламывалась в бесконечность. Ледниковая белизна облаков проносилась над головой. Мир был пронизан сиянием. Каждый лист, каждая травина трепетали. Море зелени разливалось вокруг. И каждая капля в этом море сама по себе была неповторимой жизнью.

Я шел по лесу. Я был огромен. Нет, я был просто человеком высокого роста и большой физической силы, но все мои чувства были обострены до предела. Я был чрезмерен, как и тот мир, в котором я оказался.

Я был — Энкиду. Я был истинный Энкиду, полный...

Боги Эсагилы! Если мое повседневное существование подобно оргазму, то каков же будет мой оргазм? Не разорвутся ли горы, не треснет ли земля, когда я войду своей плотью в женскую плоть и орошу ее семенами жизни?

Я засмеялся, подумав об этом. Я остановился, положил руки на бедра и расхохотался. Где-то наверху, над головой, заверещали обезьяны. Взлетели несколько птиц, розовых и золотых.

Да, я был полон.

И пришло знание. Завтра — да, завтра я войду в Город. Это будет гнилой, печальный Город. Поникли его золотые башни, и увяли некогда зеленые сады, иссякли его фонтаны, пали изразцы, сделанные по образу исступленного неба, что горит у меня над головой.

Я подниму Город, я сделаю его великим. Возлюбленной Царств. И еще я подумал о маленькой статуе пророка Даниила. О грустном чугунном пророке. Когда-то, когда я был умален и унижен, я встречался с этой фигурой. Я сохраню ее, а остальные — да, остальные я брошу в Евфрат. И поглотит их Великая Река.

И будет радостен и полон Вавилон, Столица Мира.

Я отвел ветви в сторону и шагнул на поляну.

И увидел второго человека.

Он спал.

Он не был полон, как я. Он был — не до конца, что ли, здесь... Я не мог найти слов, когда глядел на него, чтобы объяснить свои ощущения. Он, несомненно, был велик, как и я. Он был равен мне и превосходил меня, но он был здесь НЕ ВЕСЬ.

Потом он открыл глаза и улыбнулся мне.

— Энкиду, — сказал он.

Это было мое имя. Он знал его, и пленил меня. И я полюбил его. И бросился я в битву и стал сражаться с ним. И было нам обоим радостно.

— Гильгамеш, — сказал я ему. — Я помню тебя. Ты Гильгамеш.

— Ты говоришь это, — сказал он и засмеялся.

Мы долго бились, и взаправду, и шутейно, и просто катались по траве, и молотили друг друга кулаками, и гонялись друг за другом по первозданному лесу, а потом взялись за руки и поклялись быть друг другу братьями.

Но Город так и не встал перед нами.

И я рассыпался. Я пал со страшной высоты и грянулся о землю. Взлетели брызги бытия, взорвались искры, все мое существо разлетелось на куски и осело на землю бесформенными хлопьями. Я умирал и воскресал, умирал и воскресал бессчетно во время этого бесконечного падения. Я кричал и не слышал своего голоса. Я разлетался на части. Я всплескивал, как вода, и разбрызгивался по Вселенной. Я разбегался, как ртуть. Я делился, как амеба. Части меня то сползались, то расползались, то сливались, то вновь разделялись.