Андрей Иванов - Бизар

И как раз тут приехал словак – альбинос!., человек-оркестр в марш-броске через Татры! Гений! Музыкант высшей категории, суперсаксофонист! Он возненавидел меня с первого взгляда. Как только Пол меня представил ему как «русского писателя», он сразу стал на меня смотреть с очевидной ненавистью! Пол меня предупредил, что у словака были неприятности с режимом… его якобы турнули из государственного симфонического оркестра за то, что он в подпольной группе играл джаз и рок-н-ролл. Сначала турнули из оркестра, а потом дали сколько-то лет лагерей. Но при чем тут я? Побрезговал моим борщом… не говорил со мной… демонстративно выходил из комнаты, когда я входил… За что? С тех пор как он въехал, мне стало совсем не по себе, и самое обидное, что при всей наглядности вызывающего поведения словака Пол ничего не замечал. Потому что на него снизошло вдохновение! Он ослеплен музой! С ним невозможно говорить! Он пригласил этого флейтиста, чтобы тот дунул пару раз в Irish Whistle [27], который Пол заказал специально для записи альбома, специально для словака, чтобы тот воссоздал атмосферу аутентичного ирландского фольклора, в который с головой ушел Пол с тех пор, как его рок-судьба потерпела фиаско. Пятнадцать лет играл рок, пилил гитару с различными рок-звездами, а потом собрал свою банду, и началось… Спасем природу!.. Гринпис, вперед!., земной поклон корням… возвращение к мифологии… Он так увлекся возвращенчеством, что сам не заметил, как очутился посреди фольклора. К нему даже приезжал младший брат Мика Джаггера, чтобы Пол для него на альбом что-то там наиграл. Про брата Мика Джаггера он сказал так: «Между прочим, брат Мика Джаггера куда более толковый музыкант, чем сам Джаггер. Он играет фолк!» Я не выдержал и ляпнул: «Но он все равно остается всего лишь братом Мика Джаггера, не так ли?»

Чтобы все на диске было натурально, чтобы все в его ирландском фольклоре было как надо, там должен был быть Irish Whistle! He какой-нибудь, а настоящий; он его заказал каким-то мастерам; заплатил за него восемь тысяч и еще всех нас убеждал, что это были копейки, что ему повезло! Обычно они стоили, по его словам, гораздо дороже. Его дом разваливается, а он – восемь тысяч на ветер! Восемь тысяч за какой-то свисток!

– Хэх, – качал головой Ханни, – он такой же сумасшедший, как и Мишель. Чокнутый!

– Вот ситуация, Ханни! – жаловался я Хануману. – Представь, кладу камень в гараже под потолком…

– Зачем? – изумился Хануман. – Ты спятил?

– Нет-нет, просто Лайла сказала, что через гараж мыши и белки влезают на чердак и бегают по нему. Я взялся залатать дыру, это просто – напихал паклю в щели, вдул пинотекс… Ну вот, ковыряюсь в гараже себе потихоньку, а они со словаком записывают в спальне какую-то партию. Вожусь со смесью и слушаю, как они одно и то же три часа прогоняют, о чем-то рассуждают, пытаются добавить ритма, чтоб не так тягуче было, не так размазанно. Затем пытаются прибавить фуззу, добавить жесткости, пытаются убрать ударник, заставить свисток звучать то громче тут, то тише там; то разбивают партию словака на отрывки, то, наоборот, свисток идет и идет непрерывно, то снова все переделывают, а потом возвращаются к тому же, с чего начинали. Я уже ненавижу их песню, не могу слушать столько часов одно и то же. Голос Лайлы уже вызывает остервенение и какое-то неприятное ощущение в спине, а от этого Irish Whistle меня тошнит, челюсти сводит! И я не слышу в их игре никакого священнодействия и шаманизма, никаких друидов, о которых он постоянно кричит!

– Да, – согласился Ханни, – то, что он постоянно болтает, далеко от того, что он играет. Говорит он лучше, чем играет, это точно!

– А еще он говорит, что не хочет быть популярным… – продолжал я.

– Он просто смешон!

– После третьего стакана он выпаливает: «popularity brings content… and a heap of crap! [28]». Ни с того ни с сего! Точно я интервью у него беру… или с кем-то меня путает! Смотрит дикими глазами, с трудом в себя приходит…

– Допился…

– Он говорит, что ему достаточно, что он известен в узких кругах: душещипательный перебор, длинные волосы, грязные джинсы, виски, друиды – вот что знают о нем. Этим он вполне доволен. Но популярности, как и больших денег, он, говорит, боится, как беса. Кстати, он и мне выразил свое недоверие…

– То есть? – не понял Хануман.

– Мы пили как-то, и он мне вдруг говорит: «Я вот не вполне в тебе уверен еще, Юджин! Нет, не уверен…» – «В каком смысле?» – не понял я. – «Вот если на тебя свалится популярность, – говорит он, – тебя ж она просто поглотит, раздавит! Разве нет? Завтра, представь, выходит твоя книга, а послезавтра, через ночь, ты в каждом магазине, в каждой газете, на каждом экране… Что ты с этим будешь делать?.. Я не уверен, что ты не свихнешься… Или вот, допустим, был бы у тебя такой милый уголок, садик и озеро, как вот у нас, например… Ну и представь, что ты обнаружил тут нефть!.. А? Что ты будешь делать? Я не уверен, что ты не станешь ее качать и продавать, убивая все вокруг на сотни километров, не уверен… Так и популярность – жила, скважина…» Вот, понимаешь?..