Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— Конечно, сеньор, если с вами что-нибудь случится…

— Разыщите моего друга — имя его я вам назову, — как только узнаете, что со мной что-то произошло. Разыщите его и скажите, что меня убили.

— Убили?

— Да, убили, а кто, он знает сам. Передайте ему, чтобы он позаботился о моей жене и сыне и не бросал их. Его зовут, запомните хорошенько, его зовут: Хавиер Миранда. Запомнили?

— Да, сеньор, Хавиер Миранда. Я не забуду.

— Разыщите его и расскажите все, что я говорил этой ночью. Но только в том случае, если со мной произойдет беда. А теперь уходите немедля.

— Вы можете положиться на меня, сеньор. Клянусь богом, я вас не предам!

— Прощайте, друг, — произнес пьяный, пожимая руку Немесио.

— Прощайте, сеньор, и будьте осторожны.

Они расстались. Немесио увидел, как тот побрел неторопливым, но твердым шагом. И счел бестактным со своей стороны шпионить за ним. Помедлив секунду, Немесио пошел в обратную сторону. Когда он дошел до угла Рамблас, его ослепили фары автомобиля, который в эту минуту сворачивал на улицу Уньон. Какая-то смутная догадка промелькнула и голове Немесио Кабры Гомеса, какое-то смутное беспокойство охватило его. Но он продолжал идти дальше, пока догадка эта не выкристаллизовалась в его сознании: этот автомобиль преследовал их. Сначала он стоял у двери таверны, потом — напротив почты, а затем следовал за ними, ловко лавируя среди телег, груженных овощами, когда они шли вверх по Рамблас. Тогда Немесио не придал этому значения, но теперь, после слов незнакомца, сказанных ему на прощание, таинственное совпадение вселило в него предчувствие неминуемой беды. Немесио повернул обратно и побежал к улице Уньон. Он бежал до тех пор, пока не услышал крики. В ста метрах от него, при тусклом свете газового фонаря толпились люди в домашних халатах. А те, у кого не нашлось под рукой халатов, чтобы накинуть на себя, стояли на балконах в ночном белье. Два жандарма пробирались сквозь толпу зевак. В какой-то миг безмолвная до сих пор улица ожила. Немесио осторожно приблизился и спросил у какой-то женщины:

— Простите, сеньора, что случилось?

— Сбили молодого человека. Говорят, насмерть.

— А кто он?

— Журналист. Он жил тут в доме номер двадцать два. С женой и маленьким сыном. Какое несчастье! Погибнуть в двух шагах от собственного дома!

— Сам виноват, — вмешалась в разговор женщина, торчавшая в окно нижнего этажа, — нечего было шляться по ночам. Сидел бы дома, как все порядочные люди.

— Дурно так говорить о покойниках, сеньора, — ответил ей Немесио.

— А вы помалкивайте, сразу видать, одного поля ягодки, — отбрила его женщина с нижнего этажа.

Жандармы велели зевакам расступиться и вызвали врача с санитарной машиной. Немесио Кабра Гомес спрятался за женщину, сообщившую ему о происшествии, и, воспользовавшись том, что полицейские отвлеклись, незаметно скрылся.

Я отворил дверь в комнату Марии Кораль и очутился в затхлом помещении, где царила такая же кромешная тьма, как и в коридоре. В первую минуту мне показалось, будто там никого нет, но, прислушавшись, я уловил чье-то тяжелое дыхание и даже тихие стоны. Я позвал: «Мария Кораль! Мария Кораль!» Но вместо ответа слышались только стоны. Разыскивая номер комнаты, я сжег последнюю спичку, а потому мне пришлось вернуться в прихожую и взять масляную лампаду, которая горела в нише перед святым. Вооружившись ею, я вернулся в комнату и осветил помещение. Мои глаза, привыкшие к темноте, сразу же различили в глубине комнаты контуры железной кровати, а на ней очертания женской фигуры. Это была Мария Кораль. И слава богу, одна! Сначала я подумал, что она спит и бредит во сне. Но, взяв ее за руку, почувствовал, что она холодная и влажная. Я поднес лампадку к лицу цыганки и вздрогнул: Мария Кораль была бледна как смерть; только слегка подрагивавший подбородок да, стопы, вырывавшиеся из ее приоткрытого рта, свидетельствовали о том, что она еще жива. Я потряс ее за плечи, пытаясь привести в чувство. Но моя попытка не увенчалась успехом. Тогда я похлопал ее по щекам, но и эта попытка оказалась тщетной. Стоны стали еще жалобнее, а лицо — бледнее. Я позвал на помощь, но это был глас вопиющего в пустыне. Дом словно вымер. Я растерялся, не зная, что делать. Хотел взять цыганку на руки и отнести куда-нибудь, где бы ей оказали помощь, но тут же отказался от своего намерения. Не мог же я появиться среди ночи на улице с умирающей женщиной на руках и стучать в двери домов в поисках врача. Знакомых врачей у меня не было. Все настойчивее и настойчивее приходила в голову мысль о Леппринсе. Наконец, решившись, я выбежал из комнаты, закрыл дверь, поставил на место лампадку и в несколько прыжков спустился с лестницы. Привратник удивленно воззрился на меня из своей конуры. Должно быть, он не привык, чтобы кто-нибудь покидал пансион столь странным образом. Я спросил у него, не знает ли он, где тут поблизости телефон-автомат. Он ответил, что телефон есть в соседнем ресторане, и поинтересовался, не случилось ли что-нибудь. Я сказал, что все в порядке, и опрометью кинулся к ресторану, который на самом деле оказался зловонной харчевней, где дюжина мошенников хлебала постный суп из двух кастрюль. Уже у телефона я вдруг осознал, что не знаю, по какому номеру звонить Леппринсе. Однако обстоятельства требовали от меня решительных действий, и мне пришло в голову позвонить в контору Кортабаньеса в надежде, что старый адвокат все еще сидит в своей берлоге, не желая возвращаться в постылую холостяцкую квартиру. Набрав помер, я с замиранием сердца стал слушать гудки. Когда на том конце провода раздался голос Кортабаньеса, у меня вырвался вздох облегчения.