Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— Кто говорит?

— Сеньор Кортабаньес, это я, Миранда.

— А, Хавиер, как дела?

— Простите, что побеспокоил вас так поздно.

— Ничего, ничего, дружок, я все еще здесь канителюсь, никак не выберусь пойти поужинать. Тебе что-нибудь нужно?

— Дайте мне, пожалуйста, помер телефона Леппринсе.

— Леппринсе? А зачем он тебе? Что-нибудь случилось?

— У меня к нему срочное дело, сеньор Кортабаньес.

Адвокат пыхтел и мялся, желая выгадать время и сообразить, стоит ли ему признаваться в том, что он знает номер телефона и адрес Леппринсе.

— А ты не мог бы подождать до утра, дружок? Уже поздно звонить людям. Да я и не уверен, есть ли он у меня. Ты ведь знаешь, после женитьбы он перебрался жить в другое место.

— Возможно, это вопрос жизни или смерти, сеньор Кортабаньес. Дайте мне помер телефона, потом я вам все объясню.

— Подожди, дай-ка мне припомнить, есть ли он у меня. С возрастом память стала совсем никудышной. Не терзай меня, Хавиер, дружок!

Поняв, что его нерешительность и препирательства могут длиться всю ночь (Кортабаньес способен был заморочить голову кому угодно), я решил ввести его в курс дела. Тем паче, что ему было все или почти все известно и я не раскрывал ему никакой тайны.

— Видите ли, сеньор Кортабаньес, Леппринсе имел когда-то affaire [22] Любовная интрижка (фр.). с одной девицей, выступавшей в кабаре. Она была связана с убийцами, которых Леппринсе нанимал несколько лет назад для одного неблаговидного дельца. Теперь эта женщина снова появилась в городе, но, по-видимому, без убийц. Я обнаружил ее случайно, и, по-моему, она тяжело больна. Если она умрет, полиция начнет расследование и может всплыть история, которая скомпрометирует Леппринсе и предприятие Савольты, понимаете?

— Конечно, понимаю, дружок, конечно, понимаю. Ты сейчас у нее?

— Нет, я звоню из автомата, здесь, по соседству с пансионом, где она живот.

— Она одна дома?

— Да, то есть была одна несколько минут назад.

— Кто-нибудь видел, как ты входил в пансион и выходил оттуда?

— Только привратник, но он не из любопытных.

— Послушай, Хавиер. Я не хочу впутывать тебя в историю. Дай мне адрес пансиона, я попробую сам разыскать Леппринсе. А ты туда не возвращайся, жди где-нибудь поблизости и следи за тем, кто туда входит и выходит оттуда. Мы скоро приедем, ясно?

— Да, сеньор.

— Делай то, что я тебе велю, и не волнуйся.

Он записал адрес и повесил трубку, а я, выйдя из харчевни и следуя указаниям Кортабаньеса, обосновался напротив пансиона и стал курить одну сигарету за другой, считая секунды, которые казались мне вечностью. Наверное, прошел час, прежде чем кто-то окликнул меня с соседнего угла, не называя по имени. Человек был мне незнаком, но я сразу отозвался. За углом укрылся черный лимузин. Человек знаком велел мне подойти к машине, Я подчинился. За прикрытыми занавесками нельзя было увидеть, кто сидит внутри. Но едва я подошел, дверца машины отворилась. Там находились Леппринсе и Кортабаньес. Место шофера пустовало: по всей вероятности, тот человек, который меня подозвал, теперь сторожил снаружи. Впереди сидел Макс. Леппринсе предложил мне занять одно из откидных сидений.

— Ты уверен, что это Мария Кораль? — спросил он, даже не поздоровавшись со мной.

— Абсолютно. Я видел ее вчера вечером во время представления в кабаре.

— А ее партнеры?

— Никаких следов. Она выступала одна, и я нигде их не видел.

— Ну что ж! — произнес он властно. — Тогда проводи туда Макса и шофера, а мы подождем здесь. Да поживее!

— Хорошо бы взять с собой фонарик, — сказал я. — В пансионе нет света.

— Макс, — обратился он к своему телохранителю, — возьмите фонарик в багажнике и постарайтесь все провернуть как можно быстрее.

Макс вышел из машины, достал из багажника фонарик, сделал знак шоферу, чтобы он следовал за нами, и мы втроем отправились в пансион. Я шел впереди. Дойдя до подъезда, я остановился и сказал:

— Надо прикинуться пьяными. Если привратник станет расспрашивать, я отвечу сам.

Они согласно кивнули.

Привратник даже не посмотрел в нашу сторону. Мы поднялись по лестнице и вошли в прихожую. Макс отдал фонарик шоферу, а сам сжал в руке пистолет, спрятав его в складках пальто. В прихожей было пусто, но если бы там кто-нибудь и оказался, то, наверное, умер бы от страха, увидев нас. При трепетном свете лампадки, поставленной по обету перед образом святого, мы, должно быть, являли собой отнюдь не мирное зрелище. Шофер зажег фонарик и дал его мне. Не проронив ни слова, я провел этих двух прислужников Леппринсе в комнату Марии Кораль. Ничто не изменилось здесь за время моего недолгого отсутствия: цыганка по-прежнему лежала на кровати, тяжело дыша, и стонала. При свете фонарика комната выглядела еще более убогой и заброшенной: огромные пятна сырости на обшарпанных стонах настолько разрослись, что невозможно было определить первоначальный рисунок обоев. По углам свисала паутина, а из мебели стояли лишь сосновый стол и два стула. В одном из углов виднелся раскрытый картонный чемодан, повсюду валялась одежда Марии Кораль, но нигде не было заметно ни плаща, ни перьев, которые она надевала во время представления в кабаре. Слуховое окно у изголовья кровати выходило в унылый патио, такой же мрачный, как и весь этот дом.