Фиона Макинтош - Гобелен

– Превосходно. Тебе станут платить столько, сколько ты и не мечтал, главное, делай дело чисто и без шума.

«Сколько ты и не мечтал». Уильям все-таки взглянул на свои руки, про себя повторил обещание невесте, а вслух произнес:

– Вообще-то, сэр, я мечтал о больших деньгах.

Мозли криво усмехнулся.

– Двенадцать фунтов за голову тебя устроит? Вдобавок ты имеешь право принимать от смертников подарки. Их обувь также будет доставаться тебе. Коллективные повешения оплачиваются из расчета десять фунтов за полдюжины петель. По-моему, очень недурно. Кстати, первое на твоем счету коллективное повешение состоится через несколько недель.

Уильям Марвелл даже сглотнуть не сумел. Силился выдавить «благодарствуйте, сэр». Рука дергалась – жест, означающий согласие на сделку, никак не удавался. Голос куда-то пропал, руки стали как из сырого теста, да еще и к бокам прилипли. Удалось только кивнуть вконец затуманенной головой.

– Отлично. Поздравляю, Марвелл, с вступлением на новое поприще. Скоро дам о себе знать. И вот что я тебе посоветую – отрабатывай пока точность удара. – Мозли расплылся в улыбке. – На севере нынче неспокойно – значит, твое уменье рано или поздно понадобится Англии. – Он снова взял шумную понюшку табаку, фыркнул и кивком сообщил, что собеседование окончено. Затем швырнул Марвеллу небольшой кошелек. – Вот, возьми. Купи дюжину тыкв и упражняйся.

С этими словами Мозли пошел прочь из комнаты, на почтительном расстоянии сопровождаемый Фэннингом.

Уильям остался стоять как вкопанный. Пенсовики, отпущенные на тыквы, слегка позвякивали в кожаном кошельке, таком крохотном на его огромной потной ладони.

Она знала: он на крыше, молчит, думает думу, устремив взгляд в южном направлении. Там, на юге, течет река; там граница, там зреет военный конфликт.

– Ты принял решение?

Она постаралась задать вопрос так, чтобы в голосе не промелькнуло ни тени упрека.

Уильям опустил взор при ее приближении, однако не повернулся.

– Выбора нет, Уин, – ответил он с неожиданной жесткостью.

Откашлялся – лишь затем, чтобы она не угадала, что за тяжесть лежит у него на сердце. Уинифред, довольная собственной сдержанностью, вздрогнула. Это его чувство долга… Как же оно ранит! Словно удар в живот нанесли. Она могла бы поклясться: внутренне он еще не свыкся со своим решением – а говорит так, будто решение принято окончательно и бесповоротно.

Уинифред приблизилась, обняла его – давала поддержку и просила поддержки. Какой он мощный, широкоплечий; какое подтянутое тело, как ласкает щеку бархат камзола. Неужели у нее достанет мужества расстаться с ним?

– Выбор есть всегда. Можно проигнорировать приказ. Если ты не поедешь в Эдинбург, это еще не значит…

– Нет, значит! Мое имя в списке. Я – изменник и предатель. Я пошел против Короны. – Уильям качнул головой и усмехнулся. – Указ о преданности Шотландии не предполагает разночтений. С какой стороны ни посмотри, я смутьян и бунтовщик. И у меня всего два варианта – отправиться в тюрьму либо поднять штандарт против английского короля.

Он мягко высвободился из объятий Уинифред и сам обнял ее и поцеловал в то место, где золотистые волосы открывали безупречно белый лоб.

– В обоих случаях участь моя незавидна. Прости, что и тебя краем задело.

Уинифред подняла глаза, посмотрела в лицо человеку, в которого влюбилась без оглядки шестнадцать лет назад, когда жила во Франции, при дворе короля-изгнанника Иакова (протестанты прозвали его Старым претендентом). Вздрогнула – без пышного парика, в котором муж недавно позировал для парадного портрета, он показался в сто раз красивее.

– Уильям, знаешь, почему я вышла за тебя? В числе прочего потому, что ты разделял истовую веру моих родных: рано или поздно законный наследник – католик – воссядет на британском престоле.

– Вон оно что! А я-то думал, всему причиной – моя неподражаемая красота, – самым обыденным тоном ответил Уильям.

Уинифред не сдержала улыбки. Муж обернулся, стал глядеть на вересковую пустошь, но во взоре его была тоска почти материальной природы, и это не укрылось от Уинифред. Сердце заныло от тревоги.

– Теперь, любимый, опасность угрожает и нашим детям.

Плечи Уильяма поникли, словно под тяжкой ношей, имя которой – раскаяние.

– Король Англии знает, что я – якобит. Я никогда не скрывал своей веры.

– И я не скрывала, милый… Пойдем вниз, ты озяб; лето прощается с нами, а ты, если решил воевать за истинного короля, не должен рисковать здоровьем – оно тебе пригодится на войне.