Ингер Эдельфельдт: Созерцая собак

Моим первым впечатлением от Эллы, как я уже написал, было то, что она «странноватая». Она походила на стареющую хиппи, у нее были растрепанные волосы с проседью. К тому же она была безвкусно одета: бежевое пальто, какие-то шерстяные гольфы и грязные кроссовки. Все это вкупе с ее довольно навязчивыми манерами заставило меня насторожиться, когда она спросила, который час.

Но она явно ничего не заметила и все пыталась вызвать меня на разговор.

Человек я любезный, и, кроме того, мне стало ее немного жаль, поэтому я не смог просто так «отшить» ее. Она задала мне пару вопросов о собаках, и я ответил, поскольку тема эта мне хорошо знакома.

Вдруг она уселась рядом со мной на скамью и спросила, не хочу ли я выпить кофе: у нее как раз с собой термос «с двойной крышкой», то есть с двумя кружками.

Я конечно же про себя подумал: к чему бы это одинокому человеку разгуливать по городу с двумя кружками в сумке? Тут у меня зародились подозрения. Но по какой-то необъяснимой, непонятной мне самому причине я не смог ей отказать. Сам я безнадежный «кофеинист», а денек выдался солнечный, но холодный.

Мы немного поговорили — главным образом, потому, что я не мог найти подходящего предлога, чтобы уйти. Ощущение, что она «ненормальная», почти сразу исчезло, но все же я не чувствовал какого-то глубокого к ней интереса и поддерживал беседу лишь из вежливости.

Элла рассказала, что она безработная медсестра, приехала из небольшого местечка на севере Швеции и в этот солнечный день почувствовала столь сильное желание отправиться в парк, что «бросилась из дома, даже не успев привести себя в порядок».

Впоследствии она сказала, что никогда не подошла бы ко мне, не будь она в тот день в таком «особенном настроении». У нее «было такое чувство, что сегодня может произойти все, что угодно».

Таким образом, можно утверждать, что наша первая встреча была чистой воды случайностью, хоть мне и кажется, что позднее Элла наделила эту случайность особенной; почти суеверной окраской.

В тот день, перед тем как попрощаться, она имела смелость дать мне бумажку со своим телефоном.

Насколько я понимаю, она сделала это, потому что вдруг вообразила себе, будто в нашей встрече было что-то почти неизбежное. А вообще-то она не из тех, кто вот так запросто пристает к людям на улице, говорила она — и я ей верил.

Мне же совсем не показалось, что наша встреча имеет какое-то особенное значение. Скорее я начал терять равновесие, снова почувствовал симптомы моей болезни. У меня и в мыслях не было хранить эту бумажку, не собирался я ей звонить. Я, как уже было сказано, дорожу своим одиночеством.

И все-таки — вам это уже известно — я позвонил ей несколько месяцев спустя, после Нового года. Каким же я был идиотом! Зачем я это сделал?

Я совершенно случайно наткнулся на ту бумажку, когда разбирал ящик в письменном столе. Единственным оправданием мне служит лишь то, что я находился в крайне неустойчивом и подавленном состоянии духа. Мне вдруг показалось, что было бы неплохо увидеться с ней еще раз, что на самом деле тогда в парке мы очень душевно поговорили и в ней было даже что-то красивое — может, глаза, а может, улыбка.

Ко всему прочему я пережил несколько тяжелейших месяцев незадолго до того, как впервые ей позвонил. Долгие праздники всегда утомляют, особенно если у тебя не самые лучшие отношения со своей семьей. Кроме того, в начале декабря, несмотря на мое намерение жить в одиночестве, меня подлым образом использовала одна особа, которой нужно было лишь мое «утешение». Одним словом, меня соблазнили и выбросили на свалку. Мне стыдно за самого себя, ведь ее красота, которой я был не в силах сопротивляться, заставила меня потерять уважение к себе и здравый ум, а я было думал, что больше со мной такого никогда не произойдет.

Думал, что стал «зрелым мужчиной», который трезво смотрит на жизнь и живет так, как ему подобает.

Я должен попытаться объяснить вам, что случилось потом: возможно, вам тоже такое знакомо, когда вдруг начинает казаться, что глубоко похороненная и совершенно несбыточная мечта близка к осуществлению и все твое мировоззрение — все, что ты ценишь и чему придаешь значение, — исчезает за считаные мгновенья, как театральная кулиса.

Она работала моделью на курсах рисования с натуры, которые я посещал по вторникам. Молодая черноволосая красавица из Греции. В ее безупречном теле и обаянии было что-то почти «сверхъестественное». Я заметил ее еще тогда, в ноябре, когда она без всяких сомнений приняла мою сторону в споре с учителем, который несправедливо меня критиковал.