Марианна Гончарова - Левый автобус и другие веселые рассказы

– Да-ра-ги-ие гос-сти!

Гости: ах! У них – Стасик!

Грядет юбилей деда.

– Хочу Стасика! – заявляет юбиляр. – У генерала Донца был Стасик, у парикмахеров Бедковских – был. Если я, военный хирург, в свои восемьдесят не заслужил приличного юбилейного вечера со Стасиком, тогда зачем я жил!..

Нечеловеческими усилиями вытаскиваем Стасика из Трускавца, где он поправлял подсевшую на здравицах печень. Стасик капризничает. Мы уговариваем, угрожаем, сулим, заверяем и тащим под локотки на дедушкин юбилей.

Дед, во главе стола, торжественный и радостный: пришли все. Дед плавится от счастья – Стасик!

Великий ресторанный маэстро со сдерживаемой страстью начинает рассказывать биографию юбиляра. Подробно. Гости скучнеют, но держат лицо. Ко времени взятия дедушкой Берлина интонации Стасика крепнут и приобретают левитановский металл.

Ветчина на столах сохнет, сыры скручиваются.

Дойдя до дедушкиной женитьбы, Стасик с игривыми фиоритурами в голосе подробно описывает, как дед волочился за юной целомудренной бабушкой.

Гости, продолжая держать лицо, потихоньку таскают маслинки.

Теплая заученная грусть наваливается на Стасика, когда тот подбирается к выходу деда на пенсию. И вот долгожданное, с надрывом:

– Так выпьем же…

Гости облегченно шумят. Бокалы в руке, вилки хищно целятся в семгу. Но не тут-то было.

– Так выпьем же, да-ра-ги-ие гос-сти!.. Но не сейчас! Потому что я не сказал главного! – интригует Стасик.

«Главное» потянуло еще минут на десять, в течение которых Стасик декламирует стихи собственного сочинения, где навечно зарифмованы «юбилей», «не жалей», «мавзолей» и «поскорей». Гости насторожились – Стасик заголосил, как над телом:

Звон бокалов, стук приборов. Банкет продвигается по привычному пути. Ведет его уверенный проводник, дорогу знающий. Хотя банкетный опыт сказывается. К середине вечера маэстро жутко надирается и предлагает выпить за веру, любовь и Наташу в дедушкиной семье. С верой и любовью ясно. Наташи в нашей семье не было никогда. Бабушка обижается и подозревает.

Стасик же в эйфории праздника продолжает резвиться: исполняет с восточными подвывами песню «Мои года – мое богатство» и, панибратски хлопая деда по плечу, провозглашает в микрофон:

– Старый конь не бороздит!

В наступившей тишине тушуется и устало сообщает в микрофон:

– Что-то я напутал с бороздой!

Но это уже не важно… Главное – все как у людей: юбилей, ресторан, банкет и Стасик!

К концу торжества маэстро слабнет. Мы отвозим Стасика домой, где его ждут старенькие мама и собачка неопределенной породы по кличке Алаверды.

Один человек жил на земле. Давно. По фамилии Аиоани. Я не вру. А-и-о-а-н-и. Песня, а не фамилия. Песня! А звали его просто Федя. Федя Аиоани. И был похож он на святого Януария. И внешне – как я себе его представляла, – и по характеру.

Федя устроился на работу в зоопарк: кормить зверей, убирать клетки и вольеры. Высокий, тощий, с отрешенным ангельским взором, он лучился такой добротой и нежностью ко всем живущим в зоопарке, что те из них, кто жил не в клетках, не в вольерах, не в заграждениях, все, кто имел лазейки в заборах, дыры в сетках, – таскались, бегали, слонялись, мотались и ковыляли за ним по зоопарку целый день: три пеликана, пингвин, старый облысевший кот Мурза, такса Боинг и несколько цесарок-идиоток. На них если крикнуть погромче – они валились в обморок. И лежали, делали вид, что их тут уж давно нет – померли. Федя их в корзинку собирал, как грибы, и нес в вольер. Там уже цесарки в себя приходили, отряхивались, потом опять дырку в загородке находили – и ну бегом Федю по зоопарку догонять.

Конечно, многие пользовались Фединой добротой. Слон, например, лазил хоботом по его карманам, тырил мелочь и ключи на потеху ротозеям. Федя бегал за слоном, растерянный, жалкий, встрепанный. А слон мотал ушами и трубил победоносно. Правда, потом ключи отдавал в обмен на булку. А вот обезьяны – это наглое племя – прямо на голову Феде садились: дразнились, отнимали еду и верхнюю одежду. Например, кепку. А Федя без кепки не мог – голова мерзла. Приходилось покупать новую. И за те два неполных года, что Федя проработал в зоопарке, практически каждая взрослая особь мужского пола в обезьяннике имела свою личную кепку. Но это они так по-своему любили Федю Аиоани. Уж как умели… Они даже делали ему груминг – искали блох в волосах.