Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава

Кот посмотрел на меня, а я на улицу, по которой шла женщина, после чего принялся вновь рыхлить землю ручкой, огибая корни. Кое-как мне удалось выкопать ямку примерно в восемнадцать дюймов и немного подрыться под дерево. И тогда я нащупал пакет. Так я и знал. Знал, что дерево – не просто так. А как же иначе. Ушло минут пять, чтобы вытащить сверток. Внутри, аккуратно обернутая в полиэтилен и заклеенная скотчем, лежала записная книжка. Я выровнял землю и отряхнул ладони.

Когда я уходил, Чан высунулся из двери и крикнул со смехом:

– Ну вы даете.

– Бабочка кое-что оставила для меня под деревом.

Чан явно заинтересовался.

– Что?

– Пока не знаю.

– Ну, надеюсь, оно того стоило.

– Да. Я тоже надеюсь.

– Может, зайдете вымыть руки? Вам бы почиститься не помешало.

– Да, спасибо.

Чан проводил меня к раковине. Отмывая с пальцев въевшуюся грязь, я спросил:

– Интересно, как она умудрилась притащить это дерево сюда? Оно же выше нее.

– Ну, кое-кто ей помог, – ответил Чан и подмигнул.

Я ухмыльнулся и хотел поблагодарить его за то, что он помог Бабочке, но, в конце концов, какое мое дело?

– Значит, вы видели, как она закопала эту штуку? – уточнил я, указав на пакетик.

– Да.

– И вам не хотелось знать, что она такое прячет?

– Я спросил.

– И что она сказала?

– Что это подарок для очень важного человека. Видимо, для вас.

– Но тогда мы еще даже не были знакомы.

– Тогда лучше отнесите обратно.

Я посмотрел на Чана и ненадолго задумался.

– А вы никогда не думали о том, чтобы пойти и выкопать сверток самому?

– Нет. Я-то тут при чем?

– Неужели вам не было интересно, что там?

– Было.

– Это блокнот с ее записями. Что-то вроде рассказа или дневника.

– Откуда вы знаете?

– Потому что она оставляет их для меня. Посмотрите. – Я разорвал полиэтилен, вытащил записную книжку и протянул Чану. Он благоговейно полистал и начал читать. Я невольно вздрогнул, и он отвел взгляд от страницы.

– Может быть, там что-то личное, – извиняющимся тоном сказал я. – Про ее отца.

Чан быстро закрыл книжку.

– Извините. Не хочу лезть не в свое дело.

– Ничего страшного, я просто хотел показать вам, что это такое, и вы бы знали, что Бабочка оставила книжку для меня.

– Я и так знаю, что для вас. Я бы не позволил ее выкопать, если б думал, что вы посторонний человек.

Я был впечатлен.

– Послушайте, – сказал Чан, словно желая сменить тему, – вы знаете девушку, которая теперь там живет?

– Где?

– В квартире Бабочки.

– Нет.

– Я видел, как вы на нее смотрели, когда она отсюда выходила, вот и подумал, что вы, наверное, знакомы.

– Я никого не знаю в Нью-Йорке.

– Ну, раз вы друг Бабочки, вы знаете меня.

Незадолго до смерти папа вроде как сошел с ума. От него несколько лет не было ни слуху ни духу. Я пыталась связаться с ним после смерти Комори, но он так и не ответил. Мама сказала, что он уехал куда-то в калифорнийскую пустыню и стал отшельником. А потом, весной 2001 года, отец вдруг взял и позвонил. Он хотел со мной увидеться, и я согласилась.

Я полетела в Лас-Вегас, взяла напрокат машину и поехала на северо-запад, в пустыню Мохаве, затем пересекла границу штата и покатила в калифорнийский городок под названием Долина Смерти. Население двадцать человек (хотя я видела только одного). В городке был отель, и я сняла номер под вымышленным именем, а потом бродила по Долине Смерти до заката. Помимо отеля, открытым стоял только театр под названием «Амаргоза». Там еженедельно шли пьесы, которые сочиняла и исполняла его же владелица, старуха, разрисовавшая стены изображениями зрителей, чтобы не играть при пустом зале.

На следующее утро я отправилась по указанному маршруту и ехала около часа, свернув с шоссе на пыльный проселок. Дом был виден снизу – стеклянный куб, в духе шестидесятых, возвышавшийся среди утесов. Проселок привел меня на задний двор, где я обнаружила пустую парковку. С той стороны белые стены дома выдавались вперед, создавая тенистые ниши, на крышу вел пандус. Из темного дверного проема показался отец. Он оказался старше, чем я помнила; кожа посерела и одрябла. Седые волосы были несколько месяцев не стрижены, хотя папа и предпринял попытку побриться и привести себя в приличный вид. Он протянул руки и жалобно улыбнулся. Я чмокнула рядом с его щекой и стояла как камень, пока он обнимал меня.

Дом был свободной планировки, воздух в нем неожиданно прохладный, окна высотой от пола до потолка выходили на скалы и бесконечную пустыню. Мебель представляла собой дизайнерские вещицы в модернистском стиле шестидесятых. Судя по всему, выбирал их профессионал. Папа никогда даже не пытался усвоить какой-либо вкус, хороший или дурной.