Витольд Гомбрович - Транс-Атлантик

Что это, отступление? Да, конечно. Но бывают такие отступления, которые являются законом развития, и они большего стоят, чем то крикливое наступление, в которое бросаются очертя голову. Не спорю: мой мир труднее вашего, но если вы повнимательнее вчитаетесь в мои произведения, то заметите, что это мое пресловутое «бегство» от жизни переходит в наступление, что моя «искусственность» ведет как раз к большей искренности, а моя «безответственность» дает мне возможность серьезнее подойти к нашим самым жгучим проблемам. Да если б я чувствовал себя на сто процентов «ответственным», разве мог бы я тогда быть непосредственным? Или, если бы я не смел признаться в собственной искусственности, мог бы я тогда быть искренним? Или, если бы я не бежал от всех схем, мог бы я тогда настаивать с такой страстью на таких фундаментальных, но трудноуловимых материях, как человечность… как благородство, гордость, достоинство, независимость? Да, несомненно: в этой моей стране фикции, фальши и безответственности все же остается живой и нетронутой самая извечная наша потребность в правде, добродетели. Мое искусство есть и останется протестом как раз против того мира, который проявляется вовне. И даже если сопротивление окажется совершенно бессильным, если внешний мир до такой степени пронизал и деформировал нас, что никто из нас не может верить ни одной мысли, ни одному чувству своему, даже тогда довольно будет одного лишь сознания факта деформации, и сознание это даст нам возможность расстаться с нашей искореженной формой… Ну вот, видите, как в сущности проста моя философия. Я, как и вы, ненавижу ложь. Как и вы, я смертельно устал от этой большой Хари современности и от глупости глупцов, незрелости незрелых, подлости подлецов. Благородный дух мой, как и ваш дух, находится под этим гнетом. В этом причина, почему я хочу достичь большей зрелости, выйдя на более высокую ступень сознания, и все то, что я когда-либо написал — пусть даже оно выглядит как безумие, пусть даже при чтении покажется, что автор в дымину пьян — все это преследует ту же самую цель.

*

Боюсь, как бы этот самый «Транс-Атлантик» не стал брыкаться, увидев себя украшенным таким серьезным предисловием. Нет, никогда у этого старого костлявого фрегата не было претензий на столь пышное сопровождение. Этот парусник — всего лишь дневник — дневник первых дней моего пребывания в Аргентине. В тот момент, когда все рухнуло, возник вакуум, и в этом «формальном» вакууме проходит жуткий караван сцен, распятых между прошлым и будущим. Вы сможете найти в этой стародавней байке отражение моих стычек с тупой бюрократией Народа, или с местным обществом эстетов. Ежеминутно вам будет казаться, что вы напали на след каких-то реальных событий, но точно так же, ежеминутно, эта реальность будет превращаться в сон…

Неужели надо объяснять, что я не писатель-реалист? Я не описыватель и не глашатай мира внешнего — я пою только то, что творится во мне самом, внутри. А потому, пусть никто не ищет в этой поэме верного репортажа на тему нашей эмиграции, или точного описания Аргентины как она есть. Если я и привел сюда, на эти страницы пассивный и плоский дух здешних эстетов, который так досаждал мне в Буэнос-Айресе, то это вовсе не значит, что за этой инфра-Аргентиной я не заметил другой, нарождающейся и более истинной Аргентины.

Поэтому вы без боязни, без колебаний можете взойти на борт старой дырявой посудины, чтобы помотаться по волнам вашей судьбы. Вы только посмотрите, какое это странное судно! Мачты сгнили, будто со свалки кто притащил, и торчат точно дышла. Штурвал — ни дать, ни взять, с брички колесо, а паруса — из ваших старых простыней! Весь корабль сверху донизу заполнен каким-то несуразным говором и как будто тенями давно умерших жестов, эхом давно отзвучавшего церемониала, каким-то стародавним чудачеством, извечным склерозом. Корявый — утиный, коровий — корабль, тупое — собачье, лошадиное — судно, а в сущности — бричка, старинная наша бричка…

И вот эта диковинная повозка увозит нас прямо, что называется, на место дуэли нашей судьбы, туда, где в пустоте выстрелов о себе заявляет конфликт между набожным Прошлым и разнузданностью не признающего никаких норм Сегодня. О чем, собственно говоря, речь? Мощный, суровый вопрос, помещенный в самую сердцевину этого юмористического повествования, звучит так: должны ли поляки цепляться за свой теперешний облик, должны ли они остаться там, чем они являются в настоящее время и чем их создало прошлое, или же они, очерти голову, должны броситься в жизнь, в развитие, освободиться, отойти от себя, сделав шаг в темноту?